Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

После перерыва пес опять улегся на прежнее место. Временами мне казалось, словно это я сам лежу у двери. Он мог бы встать, по горящим глазам было заметно, как ему хотелось встать, и все-таки этого не делал. Собака была верна своему хозяину, эта верность стоила животному больших усилий, а для человека, в сущности, была только забавой. Бедный песик, не позволяй так издеваться над собой, вставай и иди гулять!

За весь день мне так и не удалось сказать ей ни слова. А так хотелось поговорить об этом псе. Ведь он целиком зависел от воли хозяина, и это очень походило на зависимость человека, состоящего в браке. Но поговорить с ней не удавалось. Уж не избегает ли она меня? Я увидел ее во время заседания. В другом конце зала. В перерывах, когда пили кофе, она тоже была далеко от меня и разговаривала с другими. А после полудня я вовсе потерял ее из виду. Бродил по аудиториям, но ее нигде не было; мне встречались разные люди, и у большинства из них в одежде преобладали красный и синий цвета: похоже, участники конгресса невольно подлаживались под отделку стен аудиторий. Иногда я буквально натыкался на собак. В первой половине дня я так и не сумел ее повидать. Чем дальше, тем грустнее становилось на душе. Сам не знаю почему. Ведь я же не был влюблен, что там говорить. Я даже с интересом прослушал доклады о поведении животных в брачный период.

Дневные заседания должны были закончиться двумя дискуссиями «круглого стола», а проводились эти дискуссии в разных местах. Вот только будет ли она участвовать, и в какой именно? В том корпусе, где я сейчас находился, я ее не видел. Вероятно, она где-то еще. Я вышел на улицу. В густом тумане по мокрой тропинке добрался до другого здания. Кроме меня, на улице никого не было. Ни души. Только впереди, у входа, смутно угадывалась какая-то фигурка. Она приближалась, едва различимая под свинцовым небом, шла медленно, точно по принуждению, и казалась такой несчастной. Я сразу узнал ее. Поравнявшись друг с другом, мы поздоровались как случайные знакомые, и я судорожно сжал кулаки. Я не мог не оглянуться: такое безразличие потрясло меня. Одновременно оглянулась и она, и, несмотря на расстояние, я заметил, как по ее щекам разлился теплый румянец. Она опустила глаза, у меня тоже почему-то загорелось лицо; отчего бы это, ведь между домами как раз дул холодный пронизывающий ветер. Больше всего мне хотелось вернуться, догнать ее и пойти рядом, но я не сделал этого, в груди теснилась глухая боль и мешала что-нибудь предпринять. Боль не утихала и потом, когда я в одиночестве бродил по городу и купил винограду и сыру. Виноград ради углеводов и витамина С, сыр — ради белков и жиров. Больше человеку ничего и не надо. Я сидел в своем номере, и свет пасмурного дня уныло отражался в зеркале над умывальником. Чем же я так удручен? Что со мной происходит? Почему во рту у меня вкус свинца, а не винограда с сыром? И что мне теперь делать сегодня вечером? В программе конгресса сегодня был предусмотрен вечер отдыха . Совершенно ясно, что я пойду туда только затем, чтобы увидеть ее. А вдруг она не придет? Тогда я допьяна напьюсь немецким пивом, буду гладить собак, которых там, несомненно, окажется великое множество, а кончится все тем, что я попаду в милость к хозяйке какой-нибудь моськи и, возможно даже, мне разрешат проводить их домой, в гостиницу. После этого я долго буду шататься по улицам и по набережной и в конце концов, с трудом передвигая ноги от усталости, дотащусь до своего номера. А если повезет, то еще и дождь хлынет, и я вымокну до нитки. На следующий день я буду лежать под периной весь в жару от простуды, и никто меня не хватится, никто не спросит обо мне, в том числе и она.

Хотя вечер отдыха начинался в половине девятого и, чтобы не опоздать — мало ли что может случиться, — надо было иметь в запасе минимум полчаса, в восемь часов я все еще сидел у себя в номере. Странное дело, но если мне хочется куда-то пойти, я никак не могу решиться именно потому, что мне сильно этого хочется. Я так боюсь прийти слишком рано и выдать таким образом свое нетерпение, что еще очень долго пребываю в нерешительности, сижу сложа руки, печально размышляю о чем-то или повторяю про себя любимые стихи. Только в половине девятого я поднялся: вечер уже начался, можно спокойно идти, не опасаясь явиться слишком рано. Пока я шел по улице, на душе опять повеселело. Черт возьми, глупости, какая тут влюбленность, я разве что немного увлекся. Это стало мне совершенно ясно, когда, войдя в зал и не увидя ее, я облегченно вздохнул. Люди сидели за столиками, пили вино и пиво и излучали скуку. Я сел рядом с дамой, которая весь день ходила с лайкой, разговорился с ней и заметил, что еще не совсем свободно владею немецким, вероятно потому, что чаще говорю по-английски. Только мне подали второй стакан пива, как вошла она с теми тремя французами. Стоя в дверях, как будто и не замечая меня, она о чем-то беседовала со своими спутниками. Даже не слыша их, я догадался, что речь шла о скуке, царившей на этом вечере. Они явно не думали оставаться и кружили по залу, постепенно приближаясь к выходу. Я поднялся со стула, хотел задержать их. Но не успел — они ушли. Однако немного погодя она вернулась, на этот раз одна, спокойно, почти робко, не заговаривая ни с кем и не взглянув на меня, прошла по залу. Обойдя его кругом, она опять вышла. Я хотел было последовать за нею, но мне помешали дамы, сидевшие по обе стороны от меня со своими собаками. Тем не менее я все-таки встал, чтобы в случае чего попробовать хоть как-то задержать ее. Но все мои старания оказались безуспешными. Впрочем, не совсем: мое беспокойство передалось одной из соседок, она извинилась, взяла свой бокал и пересела за другой столик. Не прошло и минуты, как девушка опять появилась в дверях. Она осмотрелась, но на меня не взглянула. Кого же она искала? Она опять прошла по залу, более уверенно, чем перед этим, но все же с некоторой робостью. Остановилась у нашего столика и спросила: