Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

— Здесь свободно?

— Да, — сказал я.

Она села рядом со мной. На меня сразу нахлынула бурная волна счастья, голова закружилась. Чтобы скрыть свое волнение от случайных любопытных взглядов, я спрятал лицо за бокал с пивом. Она заговорила по-английски, на нашем английском, на условном языке, похожем на тайный язык заговорщиков. Как бы там ни было, это не понравилось нашей соседке, и весь столик перешел в наше распоряжение.

— Сегодня я опять узнала много нового, — сказала она.

— Что же именно? — спросил я.

— Нет такого обряда ухаживания — в истинном смысле этого понятия, — в который, кроме основных компонентов — агрессии и бегства, — входили бы какие-нибудь другие элементы поведения. Такого обряда просто нет. Все, что мы слышали сегодня, сводилось лишь к анализу именно этих основных компонентов поведения животных — преследования и бегства.

— Об этом стоит подумать, но, по-моему, существуют убедительные примеры того, что поведение животных включает не только элементы преследования и бегства.

— Да нет же, так не бывает.

— А у людей? В поведении людей в такой ситуации явно заметны другие элементы, кроме преследования и бегства, верно?

— Вот как? Я что-то никогда этого не замечала.

— Может, все дело в твоем восприятии? Может, ты просто не в состоянии различать элементы поведения. Видишь ситуацию ухаживания только там, где налицо признаки нападения и бегства.

— Не говори так, я и без того сужу обо всем очень субъективно.

— Тогда нечего и твердить, что «я никогда этого не замечала». Кто знает, сколько раз тебе встречались смущенные, робкие юноши, а ты даже не подозревала, что они не прочь поухаживать за тобой.

— Неуместный пример. Но оставим это! Ты слышал доклад о роли запахов для людей и животных во время ухаживания?

— Конечно, напрасно только докладчик не упомянул, что у женщин обоняние тоньше, чем у мужчин.

— Да, запах, по-моему, самое главное. Иногда от мужчин пахнет так противно! Они могут быть очень милы, даже по-настоящему учтивы, но пахнет от них плохо, и тут уж ничего не поделаешь. А знаешь, какой запах самый приятный? Запах свежего пота.

Так мы сидели и спорили битых два часа. И все больше отдалялись друг от друга, в том числе и буквально. Она все дальше отодвигалась от меня по скамейке. В одиннадцать часов к нам подошел мой коллега К. Сидя за соседним столиком, он весь вечер наблюдал за нами. Раз уж на скамье оказалось теперь достаточно свободного места, он улучил момент и самым наглым образом втерся между нами, тут же завладел разговором, начал в менторском тоне разглагольствовать о моем характере и сумел даже, воспользовавшись паузой в собственном монологе, выяснить, что оба они остановились в одной гостинице, и таким образом вопрос о том, кому ее провожать, разрешился сам собой. Когда он, отдав дань моей приветливости и любезности, которые якобы не позволяют мне никогда и никому возражать, намекнул, будто я просто-напросто бессовестный лицемер, я решил, что пора уходить. На такие подлые выдумки только начни отвечать — и рискуешь навлечь на себя подозрение, что не все в них вранье. Хотя и не отвечать тоже плохо — вроде признаешь обвинения, — зато не уронишь своего достоинства. Как же опасны порой люди, знакомые с тобой много лет! Казалось бы, уж им-то незачем болтать лишнее, однако именно они распространяют о тебе одну напраслину за другой. О, если б можно было по приговору суда заставить их до конца дней своих читать «L’Être et le Néant» [60] «Бытие и ничто» (франц.) . Сартра! В этой книге он решительно и бесповоротно разделался с людьми такого сорта.

Как бы то ни было, болтовня К. вызвала у меня тяжелую подавленность. И это чувство не смогла развеять даже многочасовая прогулка по пустынным ночным улицам после вечера отдыха . Плюс ко всему еще ее замечания о нигде не отмеченных компонентах поведения животных в ситуации ухаживания и о роли запахов. Великий нидерландский поэт сказал: «Бродя по улицам, грустить не будешь ты». И он был прав, я тоже не грустил, я злился, только злился. Даже мои сны этой ночью под пуховой периной были полны злости, и именно эта злость побудила меня на следующий день, во время перерыва на завтрак, дерзко подойти к ней и спросить, долго ли он еще надоедал ей своими замечаниями о моей персоне.

— Я не поняла, о чем он рассуждал, — сказала она. — Он все время говорил по-немецки.

Она тоже ответила мне если не со злостью, то, во всяком случае, сердито и неохотно. Я не мог пробить эту стену отчужденности, не мог вновь обрести легкий, дружеский, шутливый тон начала нашего знакомства. Но все-таки упрямо оставался около нее, сидел рядом с ней на заседаниях, вместе с ней ходил обедать в университетскую столовую и гулял по сосновому лесу. Попробовал пошутить, что она не в состоянии заметить ухаживания там, где нет агрессии и бегства, но она отказалась отвечать в таком же тоне и только заметила: