Леонид Пузин - Луна в Водолее [СИ]

— Горбуша-то? Должна быть… мороженая, конечно. Я, батюшка, лучше схожу в «Дары моря» — там свежий судак бывает.

— Чтобы по-своему — да? Прости, мать, придираюсь… судак — так судак.

И по дороге в храм, и даже во время службы Лукавый нет-нет, да и уедал понемножечку отца Никодима — однако священник, кое-как отразив первый утренний натиск, сделал единственно верный вывод: ни в коем случае не вступать с Врагом в дискуссию. Не вести никаких споров, не ввязываться — Боже избави! — в заведомо безвыигрышный диалог. Крестное знамение да молитва — вот действенное оружие против всех гнусных поползновений Врага. И ничего — кроме: ибо слабый человеческий разум, не имея опоры в Боге, будет всегда уловлен хитросплетённой сетью Лукавого.

Мария Сергеевна позвонила без пяти семь. Поцеловала руку открывшему дверь отцу Никодиму, поздоровалась с матушкой Ольгой и сразу же была отведена в столовую — нет, нет, никаких возражений! обидишь матушку! она так старалась! что? постный день? конечно! а скоромным тебя, Мария, никто потчевать не собирается! грибной супчик, рыба, а что жареная картошка — так на растительном масле. И — причуды нашей лукавой психики! — в постный день съев вкусный обильный ужин, женщина себя не упрекнула в грехе чревоугодия: ведь не сама — в гостях, да ни у кого-нибудь, а у своего духовного отца! Но и это не всё: в отличие от вчерашнего, Враг не посмел ей сказать ни одного ехидного слова — из чего Мария Сергеевна сделала немного поспешный вывод, что в доме священника Нечистый совсем не имеет власти.

После ужина отец Никодим уединился с женщиной в рабочем кабинете и, помолившись, усадил Марию Сергеевну в удобное мягкое кресло — однако, намереваясь поговорить с нею как пастырь, замялся на несколько минут: слова «душеспасительной» беседы, хоть убей, не шли ему на ум. Выручила сама Мария Сергеевна: сообщив о срочном отъезде мужа и о невозможности в этой связи в ближайшие несколько дней получить согласие Льва Ивановича на её переход в гимназию, женщина попросила священника придержать вожделенное место хотя бы до понедельника.

(И Враг отступил! Его страшный соблазн — немножечко, из самых благих побуждений! — соврать своему духовнику, женщина всё-таки одолела.)

Отвечая, обрадованный и неожиданной помощью, и — главное! — честностью Марии Сергеевны (ведь не на исповеди! ведь житейски — по ситуации — ложь у женщины прямо-таки вертелась на языке!), отец Никодим в первую очередь её похвалил:

— Молодец, Мария! Что не оступилась, не соврала. А ведь хотела — чувствую. Ведь уверена, что муж возражать не будет. И, значит — почти не ложь. А-таки — нет! На такой вот, с виду невинной лжи нас особенно улавливает Лукавый! Ох, как улавливает, стервец! Поэтому — повторюсь — молодчина, Мария, умница. А насчёт гимназии — можешь не беспокоиться. Я теперь, если надо, расшибусь в лепёшку, чтобы тебе досталось это место. Хотя, думаю, расшибаться в лепёшку мне не потребуется. Гимназия — всё равно с сентября. Конечно, бухгалтер им нужен раньше. Однако неделю, а то и две… так, по-твоему, мать, Лев Иванович вернётся в понедельник, во вторник?

— Надеюсь, отец Никодим — не позже… ведь Лёвушка… он хоть и может напиться по-свински, однако же — не запойный. День-два, а больше, слава Богу — нет: организм не выдерживает. Даже в молодости — после двух дней ему обязательна была нужна передышка. Хотя бы — коротенькая. А уж сейчас-то… хотя… погиб всё-таки лучший друг…

— Ладно, Мария, не суетись. В понедельник, во вторник — подождут в епархии! А в Великореченск — не надо. Не звони, не мешай, не отвлекай от похорон. Друга-то как зовут?

— Алексей. Алексей Гневицкий. А по отчеству… по-моему — Петрович… да! Точно! Алексей Петрович Гневицкий.

— Алексей, стало быть… Что ж, Мария, за упокой души раба Божьего Алексея обязательно помолюсь сегодня… Сама-то — как? Помолилась?

— Да, отец Никодим, конечно. Как только прочла Лёвушкину записку — сразу.

Чрезвычайно довольная собой — мало того, что посрамлён Лукавый и она удостоилась столь редкой и столь желанной похвалы от священника! теперь ей наверняка достанется вожделенное место! — Мария Сергеевна собралась с духом и заговорила о непосильной для неё епитимьи. Очень смущаясь, попросила отца Никодима избавить её от непереносимого стыда — уподобясь последней потаскушке, соблазнять собственного мужа. И, не зная этого, наступила на больную мозоль священника, а вернее, разбередила свежую, коварным Врагом нанесённую утром рану — ох, как же не хотелось отцу Никодиму смотреть сейчас на сидящую в кресле женщину рентгеновским взглядом психиатра Извекова! Однако, заговорив о вчерашней епитимьи, Мария Сергеевна едва ли не вынудила священника обратиться к старой профессии: