Леонид Пузин - Луна в Водолее [СИ]

…на том достопамятном собрании предположив у Марии Сергеевны тяжёлый параноидальный невроз, отец Никодим не без некоторой тревоги вот уже без малого два года наблюдал эту женщину: нет ли, не дай Бог, у неё тенденции к развитию параноидальной формы шизофрении? Само собой, как священник, отец Никодим горячо молился, чтобы женщину миновала сия чаша, но ведь неисповедимы пути Господни… И посему, выделив из круто замешанного на эротике сна Марии Сергеевны моменты блокировки на уровне «бессознательного», отец Никодим счёл это весьма тревожным знаком и почувствовал желание поговорить с женщиной как врач-психиатр — конечно, насколько это ему удастся. И — главное! — насколько такой разговор может пойти на пользу душевному здоровью Марии Сергеевны. Причём, душевному здоровью — во всех смыслах: и в узко психиатрическом — дабы у женщины не утратилась связь с реальностью — и в самом широком: когда душевное здоровье рассматривается как предпосылка к Спасению. А если учесть, что эти два взгляда во многом противоречат друг другу (ведь Спасение — это как раз и есть отрыв от земной реальности и обретение новой, высшей!), задачу, вдруг вставшую перед отцом Никодимом, следует признать очень нелёгкой.

В примыкающем к церкви скверике в полную силу цвела сирень, распускалась поздняя яблоня и было, по счастью, малолюдно — нашлась свободная лавочка. Усадив женщину, священник, собираясь с мыслями, минуты две-три походил по аллее и устроился рядом с Марией Сергеевной — но не вплотную, а на расстоянии вытянутой руки: совершенно необходимая дистанция для ответственного разговора, если расположиться ближе, то нельзя сосредоточиться ни на чём серьёзном.

— Знаю, Мария, грех… но это мой грех… представь, что ты сейчас разговариваешь не со священником, отцом Никодимом, а с известным психиатром Извековым.

Эти слова давались священнику с трудом, ибо, произнося их, отец Никодим как бы отказывался от служения высшему (духу) ради заботы о неизмеримо низшем — душе.

— И о своих эротических фантазиях (особенно о том, как ты с ними «воюешь») мне, пожалуйста, расскажи всё, что вспомнишь.

— Отец Никодим, но я, кажется, всё сказала… — ответила растерявшаяся Мария Сергеевна. — Вроде бы, ничего не забыла… И, слава Богу, пока на память не жалуюсь… Так что — на исповеди…

— На исповеди, Мария, само собой. На исповеди — ещё бы! Ведь исповедуешься ты не мне, а Богу. Но… понимаешь, Мария… у меня сложилось такое впечатление, что о чём-то — и важном! — ты всё-таки умалчиваешь. Нет! Не виню. Знаю — что бессознательно. Не отдавая себе отчёта. И всё-таки…

— Ну, отец Никодим, Враг, конечно, силён… может быть, и забыла что-то… но — вот вам истинный крест! — не нарочно.

Побожилась смутившаяся женщина.

— Не клянись, Мария! Не хорошо! Грех — ты же знаешь. Тем более — я ведь уже сказал: верю, что сознательно ты не обманываешь. Ты лучше не оправдывайся… ты лучше попробуй вспомнить… хотя… если блокировка… вряд ли тебе удастся… давай-ка, Мария Сергеевна, мы с тобой попробуем так… по ассоциации… всё, что придёт на ум… в связи со вчерашним сном… и не только… если мысленно перепорхнёшь куда-то — не останавливайся… даже — если тебе это будет казаться ничего незначащей ерундой… всё равно… лишь бы не прерывалась цепь…

(Стоит заметить, в бытность свою врачом-психиатром Никодим Афанасьевич ни в коей мере не являлся сторонником психоанализа — не из-за того, что это направление не вписывалось в рамки зверски идеологизированной советской медицины, а в силу своего клинического опыта. Однако, став священником и, соответственно, выслушав массу исповедей, Извеков изменил своё отношение к воинствующему безбожнику Фрейду: да, этот одержимый доктор сумел-таки заглянуть в тёмные глубины человеческого естества. Конечно, жаль, что не по Божьей воле, а скорей по Его попущению, но… он, отец Никодим, кто он такой, чтобы судить о намерениях и делах Творца?)

Не зная, что сказать доктору в ответ на его странное предложение, женщина поторопилась покаяться:

— Грешна, отец Никодим, ох, до чего грешна! Ведь во вчерашнем сонном видении…

Далее Мария Сергеевна пустилась вновь пересказывать приснившийся ей накануне сон, стараясь не упустить ни одной самой постыдной подробности, но священник её остановил:

— Погоди, Мария, знаю, что любострастна (и как батюшка, и как доктор знаю) и что немилосердно воюешь с этой своей наклонностью — тоже знаю. И более — я ведь не раз говорил тебе! — излишне немилосердно воюешь. Но эту тему мы, давай, на время оставим. Попробуй-ка ты, голубушка, сказать вот о чём… когда тебе снилось, что ты своего мужа наказываешь ремнём, как мальчишку… А кстати, мать, за такие мечтания твоему Льву Ивановичу было бы очень не худо по твоим пышным телесам (а несмотря на постнический образ жизни, женщиной Мария Сергеевна являлась отнюдь не тощей) хорошенько пройтись берёзовой лозой! Жаль, что я, как священник, не могу наложить на тебя такую епитимью… а вот, как психиатр — рекомендую… уверен — пойдёт на пользу! Шучу, конечно… хотя… Так вот, Мария, в связи с приснившейся тебе «воспитательной процедурой»… то есть, когда ты её осуществляла? вспомни? кроме эротических вожделений и даже, как ты призналась, оргазма? тобой тогда владели ещё какие-нибудь переживания, ощущения, мысли? Понимаю — сон… и всё-таки?