Леонид Пузин - Луна в Водолее [СИ]

«Бог есть Всё — Всё есть Бог. Бог пребывает в Мире — Мир пребывает в Боге. Бог творит Любовью — Любовь творит Богом. Творя Мир, Бог творит Самого Себя — творя Бога, Мир творит Человека. Человек есть необходимый атрибут Бога — Бог есть необходимый атрибут Человека. Богу «Ветхого Завета» нет оправданий — Бог Иисуса Христа не нуждается в оправданиях, так как Сам постоянно страдает во всякой Живой Твари. Ибо страдание — неизбежная плата за появление и развитие категорически необходимого Богу альтернативного Сознания, которое есть путь саморазвития Бога. Человек не пал, а ещё не поднялся — не осознал Себя ипостасью Бога».

— Ну, и как тебе, Лев Иванович, наш с Петром «Символ веры»? — высказав сию преамбулу, Павел Мальков вопросительно глянул на Окаёмова, — ты можешь принять такого Бога? По-твоему, встраивается Он в современную картину мира?

Астролог на минуту задумался: само собой, такого Бога он мог принять, однако вопрос Павла подразумевал не это — может ли он поверить в такого Бога, вот что хотел знать и о чём не решался прямо спросить Мальков. Да, год назад обожествив Илью Благовестова, агностик Окаёмов мог поверить не только в Бога, но и во второе пришествие Христа, однако сейчас…

…после того, как Илья Давидович вдруг скоропалительно женился на павшей перед ним на колени Марии Сергеевне — а Машенька, едва увидев историка, с возгласом «Господи, Ты пришёл, не оставил меня Своей милостью!» самым натуральным образом бухнулась ему в ноги — венчающий чело Илюшеньки незримый ореол основательно потускнел в глазах Льва Ивановича: женатый Мессия — нонсенс. Конечно, новое замужество брошенной им жены сняло тяжёлое бремя с совести Окаёмова — и, тем не менее…

— Да, Павел Савельевич, такого Бога я могу принять. Но вот поверить… по-моему, всякая вера — есть суеверие. Шучу, разумеется. А может, и не совсем шучу… И потом — «символа веры» ты пока что не высказал. Твое заявление — скорее, вводная часть. Ну, по образцу апостола Иоанна: «Вначале было Слово…» А символ веры — это: «…чаю воскресения мертвых и жизни будущего века», — впрочем, ты это знаешь лучше меня. Так что, будь добр, растолкуй старому агностику, во что и как ему надлежит верить?

Съехидничал Окаёмов, пригубив бокал с неземным вином Ильи Благовестова.

— Лёвушка, не вредничай! Или ты хочешь, чтобы на твоём дне рождения я прилюдно занялась твоим «воспитанием»? Смотри, допросишься! Ведь то, что сейчас сказал Павел — это же и твои мысли. Только они с Петром смогли придать им законченную форму — изложить в виде стройной системы. «Бог творит Любовью — Любовь творит Богом», — учись, Лёвушка! А то твой роман, который ты пишешь вот уже девять месяцев, при всех его достоинствах, несколько суховат. А поскольку я тебе не только жена, но и муза… у, противный мальчишка!

Ласково ущипнув мужа за мочку уха и чмокнув его в щёку, Татьяна подняла бокал с божественным напитком:

— Паша, за твоё с Петром озарение. За то, что Петенька наконец-то смог отказаться от своей зауми и перейти на человеческий язык — доступный для обыкновенной женщины. А вообще… — выпив, Танечка выдержала небольшую паузу и продолжила примирительным тоном, — на Лёвушкином дне рождения, в разгар застолья, может, не стоит говорить о таких серьёзных вещах? Может быть — завтра?

Вышедшая из детской Мария Сергеевна, куда она отлучалась, чтобы покормить грудью рождённых от Ильи Благовестова близнецов — Леонида и Александру — возразила артистке:

— Нет, Танечка, о Боге надо говорить везде и всегда. Особенно — о новом понимании Бога. Ведь то, чему учит Православная Церковь…

— Машенька, опять за старое! — вмешался сидящий на дальнем конце стола отец Никодим, — ведь не только я, но и Дева Мария тебе, кажется, объяснили, что фанатизм — очень тяжёлый грех. Уводящий нас от любви и приводящий к ненависти. Хотя, — посмотрев на Илью Благовестова, священник продолжил менее уверенным тоном, — имея такого мужа, ты можешь пренебрегать моими наставлениями. Ибо теперь у тебя есть куда лучший наставник, чем я — недостойный пастырь…

(В отличие от Окаёмова, в чьих глазах венчающий чело Илюшеньки Благовестова незримый ореол постепенно тускнел, в глазах отца Никодима окружающее историка неземное сияние, с каждым днём набирая силу, разгорелось до такой степени, что священник искренне удивлялся, почему мало кто замечает исходящий от Ильи нездешний Свет. Разумеется, кроме Марии Сергеевны, которая, едва увидев историка, как пала перед ним на колени, так мысленно и продолжала стоять в этой позе. Несмотря на то, что в спальне, проявив себя нежным, ласковым и вместе с тем очень темпераментным мужчиной, Илья способствовал полному раскрытию Машенькиной женской сути, она ни на секунду не усомнилась: её новый муж — Мессия. Второй раз пришедший на Землю. А его мужская сущность — от Его второй ипостаси: как Сына не только Божьего, но и Человеческого.)