Жорж Старков - Анархо

— Бабушка всегда так делала… — будто невзначай обронила Оля пододвигая поближе к брату тарелку со скромным ужином. — Экономная была. Каждую копейку считала. Потому покупала всё самое дешёвое. А так, — чуть поправила она свисающее с бутерброда колечко, — с луком да перцем, не так уж и погано кажется.

— Совсем не погано, — вгрызался Лидс в бутерброд, проталкивая слова сквозь пережёванные массы. — Всё круто.

— Ну, значит, её наука нам пригодится… — грустно улыбнулась Оля и тоже потянулась за домашним воплощением сверхбюджетного перекуса. — С деньгами совсем швах?

— Совсем, — понуро признался брат. — Есть пара курток на продажу. Но, ты же понимаешь — пока кто-нибудь старую в клочья не разорвёт — новую не купит. Да и не факт, что у меня. Зимние нормальные шмотки и местных «сэкондах» есть. А с ремонтами тоже «алес»…

— Да, мне Слава говорил.

— Слушай, а, может, у него поживёшь? Ну, пока с деньгами туго. У него хоть родители люди нормальные. С голодухи точно не помрёшь.

— К нему? К его родителям? — почти в полный голос рассмеялась сестра. — Миша, ты с дуба упал? Они же его самого за шкирку выкинут, если он «дворняжку» малолетнюю домой притащит.

— Дворняжку?

— Ты их хорошо знаешь? — серьёзно глянула Оля, подперев подбородок острым кулачком.

— Ну, так… — признался Лидс, заталкивая в рот остатки бутерброда и принимаюсь за чистку яйца.

— Так… — усмехнулась сестра, досадливо отобрала яйцо, которое Лидс неумело свежевал, снимая скорлупу вместе огромными кусками белка. — Он же для них «дитятко ненаглядное». Это он с вами рожи таким же вы придуркам чистит, да на трибунах горлопанит. А для них он совсем другой. Думаешь, они знают, что он по уши в грязи, цементе и клею, в чужих домах лоск наводит? Как бы не так! Слава у нас театре трудится, реквизитором, да художником сцены — почти что уважаемым в богемных кругах человеком! А разбитая морда, так это с бокса. Как техниками сцены накомандуется, так идёт на благородные спарринги, в лучших традициях английской аристократии. Так что, не знаешь ты Славика. Совсем не знаешь.

— Умереть не встать… — только и нашёлся Лидс, откинулся на спинку шаткого стула, отрешённо принял обратно спасённое от окончательного поругания яйцо.

— Не встать… — усмехнувшись, кивнула сестра. — А знаешь, кто вы для них? Вот ты, например, в том же театре костюмер. Символично, да? А, вот, Егор, тот что Барбер — тренер по боксу. А Шарик — водитель театральный. Вот так вот. А ты говоришь переехать…

— Так, Бэкхем у нас пай-мальчик! — усмехнулся Лидс, впрочем, беззлобно, вполне дружелюбно, хотя Оля всё равно едва заметно скривилась.

— А, может, и нам такими же нужно было быть? Глядишь, не попали бы в эту задницу. Живём в норе, дома ненормальная алкашка, жрём дрянь всякую…

Она мягко, но вполне презрительно швырнула остаток бутерброда на тарелку. Луковые колечки чуть дрогнули, но удержались на насиженных местах. Лишь чёрная перечная крошка весело и вольно проскакала на своих невидимых ножках по керамической глади, но быстро устала и улеглась в паре сантиметрах от неровно обрезанного хлеба. Из единственной комнаты потянуло запахом улицы и сигарет. Снова курит. Снова волосы будут пахнуть смолянистым дымом. Впрочем, к лучшему. Ведь чувствовать рядом её настоящий запах — запах чистоты, юности, едва приоткрывшей дверь в истинную женственность — было почти невыносимо.

Образы, видения, сны, захлёстывали солёными волнами, что стекают в безбрежный океан. Стекают с тел, выдохшихся от ласк любовников… С Оли и Бэкхема. Сестра, совсем ещё юная, нежная, словно лепестки едва распустившегося ириса, легко касалась губами его кожи, обвивала тонкими ласковыми руками, прижималась бархатным животом, начинала с губ, спускалась ниже, потом снова поднималась, роняя на лицо ивовые пряди, легонько щекочущие. Это не возбуждало, нет… Скорее оседало на губах горечью ханжеской ревности. Очень странной, почти отцовской.

А ещё было страшно, что в голову смогут протиснуться иные картинки, от которых потом будет не укрыться, не спрятаться. Вдруг на месте Бэкхема, на какую долю секунды, захочется представить самого себя? Тогда мир изменится ещё больше и от этого мира бежать уже точно будет некуда.

Несколько ночей Лидс пытался спать на полу, но леденящие сквозняки недвузначно заявили о том, что их территория неприкосновенна, наградив тремя днями высокой температуры и сухим, нещадно дерущим бронхи, кашлем.