Жорж Старков - Анархо

Изгрызенный временем истончившийся кухонный нож неохотно поддевал ледышки и с недовольным звоном запускал их на выщербленный под. Сначала Лидс бережно подбирал их и терпеливо нёс в раковину, но потом махнул рукой. Растают, оставят лишь небольшую лужицу, что быстро уйдёт в и так давно разбухшие от влаги доски.

Вместе с отвернувшейся от своих обязанностей осенью, исчезли и деньги. Футболки, поло, рубашки и лёгкие куртки, модных среди околофутбольного движения брендов, уже никто не покупал. А зимних вещей почти не было. Парнишка-поставщик, старательно таскавший через границу с «незалежной» тюки с фирменным британским и итальянским шмотом, считал перевозку громоздких толстых свитеров и курток делом хлопотным и не очень прибыльным. Объём большой, но не соответствующий морже. К тому же, летние шмотки раскупают, как горячие пирожки, чтоб по одной на каждый день недели. А зимняя одёжка носится пару лет, как минимум.

С ремонтом квартир тоже дела шли ни шатко ни валко. Словно с наступлением холодов всех и каждого стало вполне устраивать внутренне убранство жилищ. И даже «стройварианты», казалось, застыли в первозданной бетонной серости, в ожидании тёплых деньков. Были лишь мелкие заказы: переклеить обои в одной комнате, побелить залитый соседями потолок — мелочёвка, да и то редко.

Обычно, человек, зарабатывающий себе на жизнь «сезонным трудом», откладывает на «худые месяцы» и сонным медведем впадает в блаженный отпуск, потихонечку таская купюры из жирной копилки. Однако, как и у подавляющего большинства жителей постсоветского пространства, накопления заканчивались на третьем походе в магазин. Социалистическое прошлое приучило народ к застойной стабильности. С этой привычкой люд оголтело перекатился в новое время, совсем забыв о том, что оно новое. Государство перестало думать за своих подданных, но забыло научить их мыслить самостоятельно. В этой бездумности бывшие пионеры и комсомольцы воспитывали и тех, кто так и не успел примерить, ни красный галстук, ни значок-звёздочку, с профилем бессмертного Ильича.

Очередная льдинка полетела на пол, звонко брякнула, проехалась по доске, оставляя за собой мокрый прямой хвост. Лидс нахмурился, пнул влажную стекляшку под кровать. Со скепсисом глянул на свободное от наледи стекло. Про себя подумал о том, что всё без толку. Ночью упрямая корка снова поползёт со всех щелей, меж рамой и плохо подогнанным стеклом, и через пару дней все придётся начинать сначала.

Дверной замок жалобно скрипнул, крякнул металлическим языком. По ногам потянул холод сквозняка. Оля была похожа на промокшего воробушка — воротник нахохлился искусственным мехом, поросшим худым покрывалом ледяной крошки, голова втянута в плечи, спинка снова сгорблена.

— Не горбься! — не преминул сделать замечание брат.

— Вот пойди и пройдись по этой холодрыге! — уперевшись носочком в пятку, стягивала сестра сапоги. — Я посмотрю, как ты не сгорбишься!

— Сильно холодно?

— А как ты думаешь?! Снег идёт. Зима, блин…

— Как всегда нежданно, — усмехнулся Лидс, взял протянутые сестрой пакеты, водрузил на «шрамированный» на последние недели кухонный стол. Разделочную доску вспоминалось купить лишь тогда, когда лезвие упиралось в терпеливую до издевательств столешницу. — Голодная? — поинтересовался брат, заглядывая в пакет.

— Голодная, — стянула Оля пуховик, встала рядом, прискорбно кивнула на покупки. — Это всё на что хватило денег, — принялась она наскоро выкладывать на стол нехитрые харчи. — Паштета пару банок, хлеб, макароны, крупы, вот, две пачки взяла, бумага туалетная…

— Масло забыла, — незлобно подметил Лидс.

— Ой… — озадачилась сестра, но, впрочем, быстро пришла в своё обычное подростково-агрессивное состояние. — Не пойду на холод этот больше! Хочешь — сам иди! — высыпала она стол сдачу — пару мятых купюр смешного достоинства и россыпь серых и тёмно-жёлтых монеток.

— Ладно… — обречённо пожал брат плечами, вороша пальцем мелочь. — Потом докупим.

За окном злился холодный ветер, время от времени пытаясь распахнуть лишённую защёлки форточку. Комнатная антенна старого телевизора жаловалась на метеохандру, щедро рассыпая по экрану серую рябь, а голос новостного диктора периодически свистел шипящими и всхрапывал, потому вскоре был опущен в ноль. На чуть обкусанной человеческой криворукостью тарелке лежали пара варёных яиц и четыре куска хлеба, щедро намазанных шпротным паштетом. Сверху улеглись тоненькие луковые колечки, обильно припорошенные чёрным перцем.