Павел Селуков - Халулаец

Без пятнадцати семь Борис подошел к ДК Солдатова. Зоенька уже была там. Платье вразлет. Ресницы крылатые. Бусы обвивают шею. Но не это главное. Запах главное. Зоенькин запах. Борис его кожей чувствовал, будто это и не запах, а море Средиземное, куда он погружается без остатка. Вообще, когда Борис и Зоя встречались, то оба хотели друг на друга кинуться, обнять, поцеловать, сдавить, но они сдерживались бог знает почему, и эта сдержанность порождала такое напряжение, такой электрический заряд, что все их взгляды, слова, движения делались осторожными-осторожными, словно они были бомбами.

— Привет, Боря.

— Здравствуй, Зоя. Я тебе сережки купил.

Борис протянул коробочку. Зоя взяла.

— Синенькие... Спасибо. И к платью подходят. Я их прямо сейчас надену!

И надела. Очень у нее это мило получилось. Зоенька, конечно, была фифочка и с мужчинами обходилась легко. Но тут... Судьбоносность, понимаете? Она ее чувствовала, и Зоеньке было страшновато. Она такого не знала. Раньше все ее отношения напоминали игру. А здесь она прямо понимала, что это очень серьезно. Зоя как бы балансировала на канате между небоскребами. То есть она боялась, что скоро Борис спросит: «Ты будешь со мной?» И ей придется отвечать. И она знала, что любой ее ответ — это навсегда. Не готов постмодернистский человек к такой цельности. Обычно в шутку все, а тут такая правда, что... Будто ты на другую планету прилетел. С неизвестными физическими законами.

В ДК Солдатова Борис и Зоя сразу прошли в амфитеатр. Им никуда не хотелось. Им хотелось сидеть вдвоем и ждать концерта. Зоя думала: «Только бы не взять его за руку, только бы не взять его за руку!» А Борис думал: «Господи, как я предложу ей съехаться? Мы ведь даже не спали! Так вообще делают в двадцать первом веке? Или сказать? Прямо сейчас взять и сказать? И будь что будет!» Эту страшную готовность Борис не афишировал даже лицом, однако Зоя ее почувствовала.

Концерт отошел на второй план. На второй план отошли звонки и люди. Борис не мог оторвать глаз от Зои. Зоя не мигая смотрела на него. Им никогда в жизни не было так страшно.

— Зоя...

— Что?

— Я...

Борис умолк. Ему вдруг показалось, что прыгать с вышки не обязательно. Что он торопит события. Что он безжалостно давит на девушку, как пар на скороварку. Что надо радоваться тому, что есть. Что от добра добра не ищут. Что... В Борисе засвербели стихи. Желание высморкаться и стряхнуть их на бумагу погасило нерв ситуации. Правда, только на секундочку. Тут же Борис превратился в солдата, который знает, что скоро бой, но изо всех сил старается о нем не думать. Сидя в окопе ДК Солдатова, он попытался отстраниться, взять себя в кавычки, но ничего не получалось. «Я люблю тебя, ты будешь жить со мной?» — подобралось уже к самой глотке, и только губы плотно сопротивлялись.

В Зоином животе разрасталась шаровая молния. Зоя знала, что сейчас скажет Борис. Знала и лихорадочно искала ответ. То есть даже не ответ. Ей надо было распробовать «нет» и «да». Почувствовать их. Понять наконец, какие перемены они таят в себе. Зоя скажет да, и... Она не могла представить это «и»... Мир сжался до двух красных кресел, зависших в темном зале накануне неизвестности. Все это было так важно, что об этом хотелось подумать завтра. Но Борис уже собирался с силами, уже смотрел, уже вздрагивал кадыком...

Тут на сцену вышли музыканты. Зал грянул аплодисментами. Саша Васильев тронул гитарные струны. Разговор откладывался. Зоя облегченно и в то же время разочарованно улыбнулась. Она сама не знала, чего в ней больше — облегчения или разочарованности. Борис шало оглядел зал. И прыгнул с вышки:

— Я люблю тебя! Ты будешь со мной жить?!

Ему приходилось кричать, потому что творчество группы «Сплин» набирало обороты. Услышав вопрос, Зоя сначала испытала ужас, а потом небывалую легкость. Ну вот и все. Девушка закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. А потом притянула Бориса к себе и прокричала:

— Да! И давай не будем больше об этом?

— Давай.

И они стали смотреть концерт.

Моя подруга Ната полюбила уголовника. Его звали Степан, и он был видным таким мужчиной, но в татуировках. В том, что Ната полюбила уголовника, нет ничего необычного. Многие хорошистки путаются с хулиганами, а Ната была отличницей. Плюс она была социологиней, а социологини (да и вообще гуманитарии) склонны видеть в людях хорошее. Они подают там, где технарь отгрыз бы себе руку. Степан очаровал Нату своей брутальностью и практичным отношением к жизни. Надо сказать, что он был не таким уж уголовником. Просто отсидел шесть лет за какой-то темпераментный разбой, а теперь имел свой ломбард и носил золото. Подозреваю, что Ната его любила, как некоторые биологини любят горилл.