Павел Селуков - Халулаец

— Я отойду на минутку, ладно?

— Конечно, Луций. На самом деле мне тоже...

После «конечно, Луций» я не слушал. Моим вниманием завладел Череп. Через десять минут я вернулся из туалета. Венеры за столиком уже не было. Пустой диван, понимаете? Все вокруг обшарил — записку искал. Не нашел. Чертово облако превратилось в топь. К стриптизершам я не пошел. Сидел в «Центральной кофейне» до закрытия. И на следующий день — тоже. И после послезавтра. И потом. Целую неделю там сидел. С утра до вечера. Как Хатико. На дверь смотрел. Вздрагивал, когда девушки входили. Ужас просто. Еле-еле водкой отошел. Равнодушный эгоист. Ага, как же.

Два месяца прошло. На днях я снова в «Центральную кофейню» зашел. Сижу, настоящий американо прихлебываю. Гессе листаю. Между прочим, спиной к входу. Потому что надоело мне собаку из себя изображать. Вдруг чувствую: Венера в носу. Ее запах. «Ну, — думаю, — здравствуй, Банка! Приехали». Тут и голос подоспел:

— Привет, Луций! Я так скучала!

По-моему, я в обморок упал. Лицеист хренов. Но меня понять можно. Представьте, вот вы загадали, что щас по небу чувак на метле пролетит, а он возьми и пролети. Кому угодно крышу снесет. Вот и мне снесло. Я весь вечер Венеру за руку держал, чтоб она не исчезла. В туалет даже не ходил. Чуть не обоссался от высоких-то чувств. Брет Эшли и Роберт Кон, господи прости!

В тот день мы с Венерой до закрытия просидели. А потом как-то совершенно естественно уехали ко мне. Пришлось, конечно, с женой объясняться, выгонять ее к родителям, шмотки собирать. Да и Венерин муж, к которому мы заехали по дороге, распсиховался и подпортил настроение. Но его можно понять. И жену мою можно понять. И меня можно понять. И Венеру можно понять. Всех можно понять. Любовь, чего тут.

Вышел Борис из дому, перекрестился и пошел. Почему перекрестился неверующий Борис? Куда он пошел в лаковых туфельках и голубой рубашке? Отчего благоухает дорогим одеколоном? А Борис пошел к Зоеньке. Известной городской фифочке с глазами. Зоенька носит чулки, шпильки вострые, имеет прическу и белую шею. Борис влюблен в нее приватным образом. В глубине его рабоче-крестьянского сердца полощет плавники светлое чувство. Борис решительно намерен составить Зоенькино счастье.

Как идет мужчина к любимой женщине? Затейливо идет мужчина к любимой женщине! То камушек подопнет, то вокруг оси крутанется, то ногами чего-то изобразит, то присвистнет, а то подпрыгнет и рассмеется как мальчишка. Но так только до остановки идти можно. В автобусе-то особо не покуражишься. Зато в автобусе песни можно слушать. Например, «Мою любовь» рок-группы «Сплин». Или «Мороз по коже». Вроде спокойно стоишь, а ножка тыц-тыц, тыц-тыц. Ничто в такую минуту не важно. Все буквально отходит на второй план.

Писатели часто пишут, о чем думает человек. Но ведь намного важнее, о чем он не думает! Борис не думал о зарплате, не думал, что мать в онкологии лежит, не думал, что в том месяце отец помер, который все детство его лупил. О коте не думал, который сбежал и никак не найдется. О гепатите своем не думал, хотя он снова активизировался после лечения. Не думал о жене и сыне, которые в позапрошлом годе разбились, и теперь им памятник надо покупать. И про войну Чеченскую он тоже совсем не думал. Ни о чем таком Борис не думал, потому что он думал о Зоеньке. Он о ней очень возвышенно думал. Это все равно что под баржу заплыть, выплывать-выплывать, задыхаться страшно, а тут свет спасительный, когда уже и не ждал, а ты прямо на него — раз-два, — и выплыл. Очень вкусным воздухом дышал Борис в автобусе, хоть с ним и ехал какой-то бомж.

А в городе каково? Это только для равнодушных глаз Пермь серовата и неказиста. Для Бориса она красавицей на выданье была. На Попова кофейню открыли, мужик на гармонике соло выдает, дом с антеннами стоит, окнами французскими подмигивает, велики снуют, девчонка какая-то хохочет, будто миллион в лотерею выиграла. А Компрос? Чеховская артерия заводской Перми! Липы, запах, скамеечки. На скамеечках гитаристы. Поют, черти, слезу вышибают, хоть садись и слушай. Но некогда Борису, некогда! Заждалась его Зоенька. У ДК Солдатова договорились они встретиться. Концерт группы «Сплин» слушать. Скоро уже, скоро!

На свидание Борис шел не с пустыми руками. Он нес Зоеньке сережки. Синие, как глаза. И предложение съехаться, потому что не мог он видеть ее урывками. Борис много чего мог. Он такое мог, что обычному человеку и не вообразить. А без Зоеньки чах. Под баржей без Зоеньки сидел. Задыхался. Знаете, есть такая выспренная фраза: «Человек — целый мир». Раньше Борис над ней смеялся. Ну какой человек мир? Ну откуда?! Голова, руки, живот. Огрызь одна. А тут понял. Стихи даже страшные писать стал. Он над ними не работал, как литератор, а просто высмаркивал из себя и с рук на бумагу стряхивал. Он сначала не догонял — чего это он? А потом сообразил: не хочет он с этой гадостью к Зоеньке идти. Чистеньким надо. Не изломанным.