София Синицкая - Повести и рассказы [Авторский сборник]

После того, как наше дело столь удачно и быстро решилось, отец Иоанн отправился в Иверский монастырь. Мы же с Маней остались одни хозяйничать в его в избе и ждать возвращения Коли.

Дни стояли тёплые, ветреные, пасмурные. По небу тянулись стаи гусей, кричащих серьёзно и жалобно. От этого прощания сжималось сердце. Мы гуляли по обезображенному вырубками и пьяными поджогами, но всё же прекрасному лесу. Среди нежного зелёного мха валялись бутылки и росли белые грибы. Много времени проводили на холме рядом с нашим будущим домом — всё заглядывали в окна, сгребали листья, спиливали мёртвые ветки в яблоневом саду. Подолгу сидели на трухлявой, вросшей в землю скамеечке под огромной ивой у крыльца. Смотрели на лесные туманные дали. Чёрная линия электропередачи, своими вышками резко разделяя пространство, так близко подходила к дому, что в сырую погоду был слышен треск проводов.

Внизу перед домом шла узкая асфальтовая дорога на Опечек и далее — в Кулотино. Один бобылёвец, рыжий полковник Борис, рассказал мне, что раньше по краям этой дороги стояло много домов, в которых жили большие семьи. Теперь лишь кое-где виднелись остатки фундамента да зарастающие травой и кустами пожарища. Этот Борис, то ли по батюшкиному наущению, то ли по собственному добродушию, взял над нами опеку. Он носил нам воду, колол лучину и учил, как обращаться с местным населением, а именно — делать своё дело и дружбы ни с кем не водить. Но мы и так всё время были одни, поскольку бобылёвские обитатели отличались застенчивостью, которая граничила с робостью, даже пугливостью. С нами вежливо здоровались, но и только. Знакомиться поближе никто не хотел, хотя чувствовалось, что наше появление и слухи о продаже дома взбудоражили деревню и стали предметом всеобщего обсуждения.

Впервые в жизни я очутилась в такой тихой и пустынной местности. Старые развалины и деревья над ними, которые раскачивал ветер, напоминали кладбище — мирное и грустное. Людей и машин мы почти не видели. Правда, по вечерам, на закате, мимо дома на холме проходил в сторону Опечка высокий худой мужчина в грязной белой рубашке. Он пошатывался, разговаривая сам с собой, его небритое лицо было несчастным, измученным. Маня пыталась обратить на себя его внимание, мыча из-за калитки какие-то приветствия, но он, казалось, нас не замечал и стремительно удалялся, тая в осенних сумерках. Над полями поднимался густой туман. На небо выползала огромная жёлтая луна.

Нам было уютно в домике у отца Иоанна с его простым бытом и большой библиотекой. Я топила печку, пекла яблочные пироги, рассказывала Мане про Одиссея и Синдбада Морехода. Она, конечно же, ничего не понимала, но с удовольствием прижималась ко мне и смотрела, как горят дрова и улетают искры в чёрный дымоход.

Прошло несколько дней нашей бобылёвской жизни. Отец Иоанн всё не возвращался, его задерживали важные дела в монастыре, и это почуяли огромные наглые крысы. Они прогрызли стены в углах, сделали подкопы, устроили норы и принялись совершать набеги на кухню и кладовую. От них не было спасения. Толстые серые твари шныряли под ногами и воровали наши драгоценные запасы еды. Магазинов в округе не было, приезжала лишь автолавка раз в неделю, и я очень боялась за картонные коробки с молоком, за сахар, муку и макароны. Крысы сбрасывали с полок склянки с крупой и устраивали пиршества.

Ночами они не давали мне покоя: шумели, безобразничали, скреблись за обоями прямо над головой. Я плохо спала. А однажды, задремав, вдруг проснулась от непривычной тишины и странной тяжести на животе. Огонь в печке погас, в комнате было темно. Я пошевелилась и услышала, как на пол соскочила моя кошка Нюша, пригревшаяся, по своему обыкновению, в постели. Но тут я вспомнила, что Нюша давно умерла, и поняла, что это на меня вскарабкалась огромная крыса, может быть, даже многоголовый крысиный король или крысиная королева, оскорблённая до глубины души моей скупостью, — ведь я спрятала всё съестное в железные банки, а крышки придавила камнями. Маня спала у меня под боком, я зажгла свет и в беспокойстве взглянула на её лицо, ибо все ужасы истории принцессы Пирлипат живо встали передо мной. Дело в том, что хоть крёстные феи и не спешили дарить моей дочери ни светлого разума, ни телесных сил, она с рождения была наделена красотой. К счастью, крыса не побеспокоила ребёнка — носик спокойно сопел, глаза были закрыты, на губах бродила улыбка. С тех пор лампа у нашей кровати по ночам всегда горела.