София Синицкая - Повести и рассказы [Авторский сборник]

Позвонил и испугался: открыла дверь прямоугольная няня с одутловатым лицом. Психиатр сидел на кухне, обхватив голову руками. Встретил пиздрика совершенно измученным взглядом. Гадов стал раскладывать на столе свои работы. Марк Семёнович на них смотрел невидящими глазами и, казалось, к чему-то прислушивался. «Вот три акварельки. Гуашь. Натюрмортик. Четыре набросочка ню». Вдруг в глубине квартиры закричала няня, дверь открылась и в кухню вползла на четвереньках девочка в пижаме, её волосы падали на лицо. «Она меня укусила! Я ухожу, Марк Семёнович! Возьмите себя в руки и отвезите её в больницу!» Причитание. Хлопнула дверь.

Юля глухо зарычала на Гадова — совсем как собака, которая хочет прогнать чужака. Гадов же никак не мог уйти от Марка Семёновича с пустыми руками: жало горело и есть было нечего. А тут ещё квитанции-нерасквитанции. Юля снова зарычала. Гадову стало смешно — большая девочка, отличница, в пижаме и на четвереньках. Он вдруг тоже встал на четвереньки и с рычанием пошёл к собаке. Непосредственный Горыныч любил играть с детьми, а коленно-локтевая жизненная позиция вообще была ему свойственна, особенно вечерами, когда он возвращался домой, на четырёх костях преодолевая лестничное пространство. Собака залаяла, Гадов тоже залаял. Собака попыталась его укусить, и Гадов вцепился зубами во фланелевый рукав. Гадов завыл. Собака замерла, потом тоже завыла. Неизвестно, в какой момент собачьей возни Гадов вдруг понял, что ребёнок болен. «Детонька, да у тебя температура!» Он пошёл на четвереньках в детскую, Юля — за ним; взял первую попавшуюся книжку и, улёгшись на полу, стал читать:

«На полу на ковре лежала, свернувшись в комочек, Валя, она подтянула колени к закрытым глазам, а голову прикрыла руками. Во сне она тихонько стонала и всхлипывала. Карик запрыгал на одном месте, стараясь согреться, потом побежал вдоль стены в конец коридора. Ему стало как будто немного теплее. Он повернул обратно и с разбегу перекувырнулся через голову — один раз, другой, третий... и вдруг шлёпнулся прямо на Валины ноги.

— Что? Что такое? — закричала Валя, вскакивая. — Уже нападают?

Дрожа и ёжась, она смотрела на Карика заспанными, испуганными глазами.

— Чего ты? — удивился Карик. — Это же я. Очнись... Ты совсем замёрзла... Синяя вся... Ну-ка, давай бороться. Сразу согреешься. Начали! — Он подскочил к Вале и, прыгая вокруг сестры, принялся тормошить её.

— Отстань! — оттолкнула Карика Валя.

Но, падая, он вцепился в сестру, и они покатились по мягкому пушистому полу. Валя захныкала:

— Уйди! К тебе не лезут, и ты не лезь.

— Эх ты, улитка-недотрога, я ж согреть хочу тебя.

— А я спать хочу, — пробурчала Валя и опять улеглась.

— Ну и спи, — рассердился Карик.

За стенами кто-то возился, стучал, кашлял и вдруг громко и весело запел:

Это был голос профессора.

— Вот видишь, — сказал Карик, — все уже встали, поют, а ты валяешься...

Он подбежал к выходу из ковровой пещеры и крикнул:

— Иван Гермогенович, где вы?

— Здесь! Здесь! Вставайте, друзья мои. Завтрак уже готов.

— А что на завтрак?

— Прекрасная яичница.

— Яичница?

О, это было интереснее, чем мёрзнуть, а поэтому Валя быстро вскочила на ноги.

— Пошли!

Ребята откинули ветки и сучья, которыми был завален вход в дом ручейника, и выбрались на свежий воздух. Но лишь только Валя ступила на землю, как тотчас же испуганно попятилась назад.

— Что это, Карик? Где мы? — зашептала она, крепко сжимая руку брата.

Ни земли, ни неба, ни леса не было видно. В воздухе плавали тучи блестящих пузырьков. Пузырьки кружились, сталкивались, медленно опускались вниз и снова взлетали вверх.

Вокруг кружилась пурга светящихся пузырьков.

— Иван Гермогенович! — крикнул Карик. — Что такое? Что это кружится?

— Туман! — услышали ребята голос профессора».

Юля лежала в кровати и, прикрыв глаза, внимательно слушала Гадова.

— Они от всех спрятались.

— Да, детонька, маленькие сделались, в два миллиметрика, и спрятались, от всех спрятались! Эх, Капу нам надо, Капа с больными детьми умеет. Ну, ты полежи спокойненько, посмотри картиночки барона Фитингофа Георгия Петровича, а я пойду на кухонку — с папочкой поговорю.

С этими словами Гадов дал Юле книжку и пошёл было к Марку Семёновичу — жаловаться на безденежье, но Юля, увидев, что он уходит, всхлипнула и заскулила. «Хорошо, давай порисуем! Сколько у тебя фломастеров! Ух ты!» Горыныч раскрыл Юлин альбом и широким жестом попытался что-то изобразить. Фломастер оказался сухим. Взяли другой, третий. «Детонька, да они у тебя все сухие, старые!» Художник распотрошил яркие упаковки. Ни один из фломастеров не работал. «Надо их выбросить. А мы Капу позовём, она с тобой понянчится. Она умеет. Гуашь тебе принесёт. А это все мы выбросим». Гадов вынес коробку на лестничную площадку, открыл мусоропровод и высыпал бессмысленные фломастеры в пахнущее овощными очистками тёмное жерло. Юля в пижаме стояла рядом, прислушиваясь, как призы за викторины с грохотом летят в тартарары. Оставшись без своего мучительного сокровища, она почувствовала облегчение. А психиатр дорого купил акварельку с чайником и слёзно позвал к Юле в няньки Капитолину Андреевну.