София Синицкая - Повести и рассказы [Авторский сборник]

После безумной истории с фломастерами и нервного срыва Юля болела несколько месяцев, потом вернулась в школу; она продолжала хорошо учиться, но гораздо меньше зацикливалась на теме всего фирменного, импортного и престижного. Она была очень хорошенькая, с правильными чертами лица, бархатной кожей, чёрными косами и печальным задумчивым взглядом, в котором теперь действительно можно было увидеть всё то, что желал своей дочери любящий психиатр: живой ум и поэтическую душу. Юле пошла на пользу дружба с циником Лёхой Гадовым. Коля Грабовский Юлю боялся и, по возможности, сторонился, будучи при этом в неё совершенно влюблённым, Лёха же Гадов общался с ней так, будто это была совершенно обычная девочка, — он её тискал, пихал, дразнил, смешил, подцедюливал. Когда Юля застывала, упёршись глазами в одну точку и как будто прислушиваясь к бормотанию проснувшихся и всплывающих бредов, он подскакивал к ней, принимался тереть спину и кричал: «Лифчик! Я чувствую, что там есть лифчик! Юлька, ты носишь лифчик! С ума сойти, настоящий лифчик! Покажи мне свою грудь!» и прочее в таком духе. Юля злилась или смеялась, простые эмоции выводили её из опасной заторможенности, которая грозила приступом тоски и тревоги. Лёха считал, что с Юлей нужно смело говорить обо всех её болезненных явлениях. «Юлька, ты, главное, помни, что у тебя не все дома. Настоящие безумцы не верят, что их крыша едет. А ты, если чувствуешь, что едет, то радуйся — значит, всё в порядке!»

В старших классах Юлины беспокойные состояния участились, её вдруг начинали мучить, казалось бы, совершенно невинные явления — скрип половиц (похож на шаги невидимки сзади), крик детей на площадке, монотонные движения уборщицы, машущей шваброй, мятая скатерть, узор на обоях, имеющий странное свойство складываться в фантастические образы и проявлять то ангельские лики, то дьявольские рыла и звериные морды. А тут ещё папочка, который мягко, как кот, прокрадывался в её комнату, щекотал шею усами и спрашивал про оценки.

С Юлей случались ужасы , — она не могла найти более точного определения странному недомоганию, которое неизбежно, с пугающей регулярностью с ней приключалось раз в несколько дней. Она чувствовала, что внутри у неё вдруг всё становится однородно , а затем — совершенно пусто, бессмысленно; грудь, живот, голова расширяются, и в образовавшееся гулкое пространство пытаются пролезть вражеские силы, они его заполняют со страшной скоростью, овладевают сознанием, сковывают тело. Юля не знала, сколько времени продолжалось мучительное оцепенение — секунды, пять минут или двадцать. Она приходила в себя, её сердце колотилось, в ушах звенело. Мочила голову, вспоминая про плотность воды. «“Ро”. “Ро” — это плотность. Нужно найти “Ро”. Отношение массы к объёму. Скорее найти “Ро”». Собрав всю свою волю, прижавшись головой к холодной раковине, Юля находила «Ро», и оно заполняло её нутро, возвращало ей собственную полноту и здравый смысл .

Ужасы случались по вечерам, в тишине, когда папа спал или «задерживался на работе». Тишина становилась звенящей, часы начинали оглушительно тикать, свет настольной лампы тускнел. Тело не слушалось, рукой было не двинуть, не закричать. Юля чувствовала себя совершенно беззащитной перед неотвратимым приближением самого страшного . Это невыразимое самое страшное к ней неслось, вваливалось в сердце и не давало вздохнуть. По голове бежали мурашки. Юля изо всех сил старалась сбросить оцепенение, изо всех сил противостояла вражескому вторжению в свой организм, но борьбу всегда проигрывала, теряла, наконец, сознание и в тот же миг приходила в себя. Иногда случался эффект матрёшки: Юлино тело освобождалось из адских оков, но через секунду снова попадало во власть высасывающей жизнь неодолимой силы, снова цепенело и мучилось. Это были ужасы в ужасах, кошмарный сон в кошмарном сне.

В детстве Юля частенько бывала с папой в богатом доме антиквара. Тонконожка, обмотанная шалью, как муха паутиной, заводила гостей в тёмные углы комнат и почтительно знакомила с притаившимися монстрами: «Это Комодампир, это Луикаторз!» Девочке хотелось поскорей выбраться из тёмных комнат и убежать на кухню, где антиквар в оранжевом пятне от абажура уютно резал копчёную колбаску и яблочный пирог, но папа крепко держал её за руку и повторял за тонконожкой: «О, Ампир! О, Луикаторз!», не зная, что это заклинание науськает на дочь жрущую души и пьющую кровь высокомерную дрянь, которая хихикает и прыгает туда-сюда, как стрелка метронома, а потом приведёт её, скованную страхом, на пир Луикаторза — бесформенной, похотливо лыбящейся глыбы с белым брюхом под расстёгнутым пальто. Завидев Юлю, Луикаторз скрипит гнилыми зубами и с восторгом взрывается, разлетаясь в чёрном пространстве. Юля наблюдает взрыв издалека, она видит, как адская сила гасит звёзды и сносит галактики. Катастрофа разворачивается медленно, но Юля понимает, что на самом деле мир рушится с космической скоростью. Расширение глыбы достигает апогея, взрыв захватывает жертву, пустые глаза, полные мёртвой жизни, приближаются к Юле, которая уже не Юля... Ужасы приводили в беспорядок физические свойства мироздания и рушили его, будто трактор песочный кулич. Время упразднялось, Вселенная закручивалась, далёкое вдруг оказывалось рядом, атмосфера с воем вылетала в трубу, и оставался лишь последний глоток воздуха, лишь закупоренный в гортани крик.