Юрий Пупынин - Забытое убийство

— Когда это было? — спросил Винсент Григорьевич.

— Почти за год до смерти! Его настоящая ангина тут ни при чем, чистое совпадение! Он прошел тест, делать было нечего. И я дал яд Ирине.

— Ты сумасшедший, Жора!

— Наверно. Но ты не волнуйся, она тоже прошла тест. Они меня обманули, но они оказались людьми с совестью. Мучались, наверно, но все равно целовались. И тогда я тоже решил пройти тест.

— Ты тоже принял яд?

— Конечно! Я же мужчина. И, как видишь, какое-то подобие совести есть и у меня, раз уж я остался жив. Веся, честно скажу: в тот вечер в кафе снова приревновал тебя к Ирине. Странно, к мертвой ревную не меньше, а может, и больше, чем к живой. Зато видишь, как все хорошо кончилось! И жив остался, и можешь быть уверен, что совестью обладаешь. Вообще это не яд, а чудо! Даже жаль, что страна отказалась от общенационального приема.

Винсент Григорьевич задумчиво сказал:

— Нет, Жора! Ты допустил один важный просчет. Совесть вовсе не константа! Она величина переменная... Сегодня не подействовало — завтра подействует. И наоборот.

Жора растерянно молчал.

— Слушай, а наверно, ты прав, — пробормотал он.

Они повесили трубки, не прощаясь.

Утром Жора снова позвонил.

— Веся! Я поступил недостойно, но сейчас хочу исправить свою ошибку. Нам нужно встретиться! Если хочешь, захвачу с собой кинжал — вонзи его в мою грудь.

— Не беспокойся, я все понимаю, — рассеянно, почти благодушно отвечал выспавшийся Винсент Григорьевич, не обращая внимания на неприятное упоминание про кинжал.

— Что ты понимаешь? — насторожился Жора. — Что ты можешь знать, травяное существо? — закричал он. — О жизни нас, людей страсти и борьбы?

— Жора, зачем же... — растерялся Винсент Григорьевич. — Как эта грубость на тебя не похожа. Я имел в виду то, какие ужасные чувства ты испытывал...

Жора тут же успокоился и прекратил обижать Весика.

— Прости еще раз и за этот крик прости. Дело тут вообще в другом: давным-давно еще, разбирая Ирины бумаги, я нашел конверт с твоим именем. Как я понял, я должен был передать тебе его после Ириной смерти. Но не передал. Решил: а пошли вы все, друзья мои милые, сами знаете — куда! А сейчас думаю — стыдно, Жора! Поступил, как трусливый барашек. Короче, конверт сейчас у меня. Давай я подъеду на «Приморскую» и отдам тебе письмо. У меня появилось страшно важное дело в Томске. Общую встречу придется отложить. Завтра я улетаю.

Винсент Григорьевич сразу согласился. Все равно он собирался в институт, сегодня давали зарплату.

Жора ждал у эскалатора внизу и немедленно протянул письмо, словно желая поскорее от него избавиться. Это был узкий белый конверт без всяких рисунков, но с наклеенной крупной маркой — репродукцией картины Сурикова «Степан Разин». Ленивый разбойник, только что выбросив княжну за борт, лежал на челне и смотрел куда-то вбок на розовую Волгу. Посередине конверта шла надпись карандашом: «Весику, е. ч. с.».

Винсент Григорьевич недоуменно хмурил брови: если «с.» — сотруднику (очевидно, научному сотруднику), то что такое «е. ч.»? Жора объяснил:

— Я тоже не сразу понял, но, судя по всему, «е. ч. с.» значит: «если что случится». Она любила дурацкие сокращения.

Они остались у ближнего конца платформы, так было удобнее для пересадки на «Маяковской». Сзади подошло довольно много народу, плотно обступив их и притиснув к краю. Далеко в туннеле зажглись убийственно яркие огни поезда.

И под нарастающий грохот Жора, стоявший сзади, стиснул его за плечи и горячо зашептал в ухо:

— Перечитал я, перед тем как ехать к тебе, Ирино письмо, и на сердце мне стало опять нехорошо! Снова почувствовал, что Валеру я ненавижу. Если кому убивать было Валеру, то скорее уж не тебе, а мне! Но и к тебе, Весик, симпатии у меня не прибавилось. Если бы ты знал, дорогой, как мне сейчас хочется легонько толкнуть тебя коленкой на рельсы: раз — и все! До сих пор не понимаю: поезд все ближе, а я решусь на это или не решусь? Ну? Решусь? Не решусь? Решусь? Не решусь?

Шепот Жоры был заглушен завыванием тормозящего поезда, пробросившего мимо них первые нежно-голубые вагоны. Винсент Григорьевич не шевелился. Да и не хотел он шевелиться, не мог переступить в вагон и ехать рядом с озлобленным приятелем.

Жора, вывернувшись из-за него под напором толпы, первым вскочил в распахнувшиеся двери. Только тогда Винсент Григорьевич инстинктивно задвигался, чтобы не мешать потоку, и кое-как устранился с дороги. В руке он сжимал письмо, прочитав которое, его чуть не убили.