Ольга Румбах - Ловля ветра, или Поиск большой любви

Виолетта сидела одна в кабинете. Сидела, не включая компьютер, не глядя в записку с первоочередными делами, которую сама же написала в конце вчерашнего дня. Действие кофе заканчивалось. Это все равно как у трактора кончилось горючее, и он замер, замолк, и стало вдруг тихо-тихо…

От утренней радости не осталось и следа. Зато в душе появилась какая-то муть, знакомая всякому грешнику. Еще появилась куча вещей, половина из которых не будет носиться, а будет с раздражением засунута подальше в шкаф. И сил уже нет, а впереди рабочий день с целым перечнем важных дел…

«Следующая неделя уже Страстная, — грустно подумала Виолетта Жемчужникова и посмотрела в окно. Там росло и набухало яркое белое облако, образуя волшебные замки, — позади пять недель трудов и вот, надо же, сорвалась… И девчонок соблазнила. Как там у великого Хэма?.. "Сначала ты берешь порцию виски… Эта порция берет еще порцию… а потом виски берет тебя"».

Петровна любила свою работу. Поднималась по утрам светлой лестницей на второй этаж, распахивала большие окна, впуская пьянящий апрельский воздух. Потом крестилась на поясные под старину иконы и заканчивала утренние молитвы, которые всегда читала на ходу, нехитрыми просьбами: чтобы дочка умягчилась сердцем и уверовала, чтобы муж был здоров, а братья исправились.

Петровна работала одна в большом кабинете: хочешь — танцуй, хочешь — разминку делай после долгого сидения за компьютером, хочешь — в окно смотри на сахарно-ватные облака.

А сегодня вот нашла на рабочем столе конфетку, нарядную и вкусную. И вчера, припомнила, тоже была конфетка! Коллектив у них дружный, так что удивляться таким маленьким знакам внимания не приходится. Это, верно, Варвара, сменщица, решила Петровна и захрустела оберткой.

«Спасибо тебе за конфетку!» — сказала при встрече Варваре. «Какую конфетку? Я ничего тебе не оставляла», — и дернула плечиком, мол, с какой стати?

«Ах!» — сказало старое глупое сердце Петровны и забилось сильнее. И краска залила лицо, враз помолодевшее. И запрыгала она через ступеньку на первый этаж узнавать, кто оставил конфетку. И даже под пытками бы не призналась, что где-то в дальнем и темном уголке души встрепенулась девичья надежда на тайного воздыхателя.

Товарищи по работе, как выяснилось, конфетку не оставляли. С задумчивым лицом отошла Петровна от них. И уже когда, тяжело ступая, поднималась к себе, кто-то крикнул обрадованно: «А, знаю! Это же Рина приходила в выходной поработать к тебе в кабинет. Она оставляла две конфетки, я их видела на твоем столе! И позавчера Рина тоже была!»

«Две? А тогда где же моя вторая конфетка?» — обидчиво пробормотала Петровна и надулась как девочка. Как девочка, которая живет даже в такой женщине, как Петровна — перламутровая седина, строгие очки минус два, солидная должность и счастливый брак. Живет и мечтает, как дурочка, о сказочном принце с полными карманами конфет, который, привязав к ажурной изгороди вороного коня, прокрадывается лунной ночью в Петровнин кабинет и оставляет для нее конфеты и целует тайком следы ее усталых ног, измученных тромбофлебитом.

В комнате тихо, темно. Ночь почти безлунная. Бледные лучики едва проникают сквозь неплотно сомкнутые шторы.

Она проснулась. Полежала не шевелясь. Вздохнула и сказала проникновенно, будто продолжая начатый разговор (да так оно, собственно, и было): «Нет, я очень ценю наши добрые отношения. Очень. Это действительно важно для меня. Но так больше не может продолжаться…»

Заскрипела пружинами дивана, перевернула подушку, прильнула к прохладной материи щекой.

«Я православная, да, — продолжала, все более разгорячаясь, — должна смиряться. Все это я понимаю. Нестяжательство там, все такое… Я и смирялась, но больше, поверьте, не могу».

Безучастная тьма в квадратной, с высокими потолками комнате, безучастные шторы, которые выбирала когда-то с любовью, безучастный мертвенный свет с улицы. Тишина… Можно даже подумать, что женщина уснула. Но вот она резко откинула одеяло, перевернулась на бок. Взвизгнули пружины.

«Я вас уважаю, — опять понеслось у нее в голове, — вы добрый человек… Отзывчивый… Всегда поможете, если заболеешь там ("или умрешь" — ехидно подсказало сознание). Не думайте, что я не ценю этого… Но, согласитесь, так нельзя, я ведь живой человек, мне обидно…»

«Об этом стыдно говорить, — сказала она через час, когда уже сонно забрехали за окном собаки, — но ведь Наташе вы платите вдвое больше моего, — вдвое! А она пришла позже меня. И опыта у нее такого нет, и образования. Да, она молода, это, конечно, неужели я не понимаю, но ведь она менеджер, то есть распространяет газету, а я ее делаю. Делаю! Не одна делаю, да, не одна, но ведь я выпускающий редактор — вы-пус-ка-ющий.