Юрий Бедзик - Этаж-42

— Короче говоря, товарищи, договорились. Нет времени думать о качестве. Думаем только о количестве, как заявил Саня. Спасибо тебе, Санюша. Открыл нам глаза. И за то спасибо, что похвалил Алексея Платоновича. Но только ты, Саня, не прав, что у нас нет времени думать о качественной работе. Мне кажется, кое у кого не хватает другого. Совести! Рабочей совести! Я хочу сказать о Петре Невирко. Мастер высокого класса, умеет вести монтаж, у начальства в почете, за свое звено душой болеет. А вот в трудную минуту не хватило ему выдержки. Сорвался. Своих товарищей оставил. В самый ответственный момент!

Петр сидел как потерянный. Не мог поднять глаз от стола. Во рту пересохло. Совсем недавно он воображал себя спасителем Найды, почти героем, решившимся на открытый вызов Гурскому. Он не только рассчитывал на сочувствие товарищей, на поддержку Алексея Платоновича, Сани Маконького, Виталика и Одинца, но и полагал, что все они единым фронтом выступят против главинжа. Действительно, он в ту ночь уехал. Бросил своих. Исчез, испарился. Но куда уехал? Разве они знают! Если бы представили себе, какая это была «поездка»! Какая это была ночь! Цемент, лопаты, ругань, злоба…

Нужно было все объяснить. Дальше отмалчиваться невозможно. Никто ему не поможет — только он сам. Ведь он в их глазах — трус, капитулянт. Но чтобы оправдаться, нужны факты. Реальные, железные, неопровержимые. Чтобы оправдаться, следует сказать, кто послал его в эту ночную поездку, чье задание он выполнял. Ведь утром был звонок. Потом была машина. Потом…

Петр хотел встать. Сейчас он все объяснит, и его поймут. Здесь присутствует товарищ Гурский, здесь сидит авторитетнейший человек, который оказался вместе с ним околпаченным этим ловкачом Бовой. Одно слово Гурского — и все станет ясно.

Гурский! Максим Каллистратович! Петр, вытянув шею, начал искать глазами Гурского. Нужно сделать ему знак, напомнить о себе, позвать, закричать…

Гурский встал. Корректный, сдержанный, немного усталый. Он, казалось, услышал душевный зов Невирко. Своего молодого друга Петра Невирко. Того самого Невирко, с которым намеревался работать долгие и долгие годы.

— То, что мы здесь услышали, для меня лично огорчительно вдвойне, — начал он не спеша, взвешивая каждое слово. — Плохо, что у нас еще возможны подобные случаи. Но еще хуже терять товарища. Да, да, терять товарища! Ведь мы, по существу, потеряли нашего товарища. Мы дали ему скатиться в трясину эгоизма, своекорыстия, мы проглядели тот момент, когда он связался с недостойными людьми. — В комнате зашумели, послышались недовольные голоса рабочих. Гурский почувствовал эту реакцию и тут же смягчил тон. — А ведь я возлагал на Петра огромные надежды. Не правда ли, Петр? — послал он через головы полный горечи взгляд на Невирко. — Думали, бригадиром будет, кончит институт, защитит смелый проект. И вдруг отвратительная история с этой дачей!

— Какая история? — крикнул кто-то из задних рядов. Гурский патетически развел руками:

— Собственно… в точности мне не известно. Пусть он объяснит сам. Не хочу наговаривать на парня, но слышал… — Гурский взглянул с неподдельной искренностью на Невирко, — ты сцепился на какой-то даче с хулиганами. Скажи, Петр, что произошло? Мы поручили тебе проконтролировать доставку цемента нашим субподрядчикам, а тебя вон куда занесло! — Гурский увидел побледневшее лицо Невирко и быстро перешел на отеческий тон: — Я уверен, что история пустяковая. Раздувать ее не следует. Но и Петру Онуфриевичу мы должны сказать: дисциплина есть дисциплина! Труд каждого и труд коллектива — единое целое. Вот почему я так горько воспринял сейчас…

Невирко сорвался со стула. Казалось, еще мгновение — и он бросится на лгуна и предателя. Но холодный голос рассудка сдержал парня. «Тогда все пропало! Тогда ничего не докажу!»

— Товарищ Гурский! — произнес он внезапно охрипшим, чужим голосом. — Вы правы. Дело это пустяковое. А мне, дураку, хорошая наука будет…

Председательствующий, по-видимому, что-то почувствовал:

— Даю слово Петру Онуфриевичу. Для справки, так сказать. — И глянул на него выжидательно. — Ну, говори!

Петр уставился в потолок. Вертел в пальцах сигарету, на щеках его перекатывались желваки. Люди начали переговариваться. Непийвода помрачнел:

— Это как же тебя понимать? Почему молчишь?

— А никак, — ответил, криво усмехаясь, Петр. — Следствие по делу о дачах не закончено. От последнего слова обвиняемого отказываюсь.