Юрий Бедзик - Этаж-42

— Издеваться надумал?

— Никто не издевается, — с тоской в голосе бросил Петр.

— Ну, знаешь… Мы таких видели! — гневно произнес Непийвода и начал нервно перекладывать на столе бумаги. Потом уперся кулаками в стол. Лицо его залилось густой краской. — Мы, если хочешь, и на дверь можем указать.

— Да? — совершенно неуместно переспросил Петр. Окинул тяжелым взглядом заполненную рабочими комнату, пожевал губами, зачем глянул с горечью на Непийводу и сказал едва слышно — Вас понял. В бригаде мне не место. Подаю заявление об уходе! — И быстро вышел из прорабской.

Долго бродил потом Петр по городу. Был словно в угаре. Незаметно подкрадывался май, деревья стояли кружевные, опушенные нежной листвой. Какие-то девушки смеялись возле автоматов с газированной водой, и от них веяло молодостью, беззаботностью. Припомнилось, с какой грустью вчера в лесу смотрела на него Полина. Будто предчувствовала, что так случится. Или даже была уверена, что так, а не иначе. Все это знали, всем было ясно, и только он, наивняк, полагал себя счастливым, только он не видел надвигающейся беды. И эти дурацкие Виталькины намеки! Ну да, Виталька. Намекнул ему, что он, Петр, ищет легких путей в жизни. Легких путей! С монтагой и нивелиром — легких путей! Ради кого? Слепцы, безжалостные слепцы и завистники! Если бы он хотел легких путей, получил бы все сразу. Продал бы всех сегодня и получил…

Непостижимым образом он очутился возле Полининого дома, простенького пятиэтажного здания уже устаревшего типа… Он же вовсе не собирался заходить в этот дом, но что делать! Почему-то ноги сами принесли его сюда. Проведать бы ее, ой как хочется проведать, постучаться в дверь на третьем этаже. Зайти в уютную комнату. Но, может быть, Полина с моряком. Вдруг у нее гость? И как раз в эти минуты попивает себе чаек. Рослый… в офицерском кителе… Он уже чувствует себя здесь как дома, хозяйничает на кухне, моет посуду, выносит мусор… Так зримо все это представилось Петру, что даже дыхание перехватило, и он почувствовал невероятную ревность. Пускай распивают чаи, а он все равно зайдет!

За дверью послышались торопливые шаркающие шаги, щелкнул замок, и в дверях появилась мать Полины: сгорбленная, худая, с гладко причесанными седыми волосами. Как-то даже не подумал о ней раньше, забыл, что она приехала из села к дочери за младшим сыном. Разглядывала его с удивлением и, как ему показалось, настороженно, почти враждебно. Зачем, мол, явился! Были еще незнакомы, но она, верно, слышала о нем от дочери.

— Поля на родительском собрании, — проговорила тихим, усталым голосом.

— А… скоро вернется? — спросил он.

— Кто его знает, — пожала плечами мать. — Теперь подолгу сидят. Саша болел, много пропустил, не по всем предметам у него оценки…

— А вы — мама? — Петр заставил себя улыбнуться, и женщина тоже улыбнулась снисходительно: как будто непонятно, кто она.

Она стояла в дверях, не приглашая Петра войти. Стояла упрямо, неуступчиво, и он подумал, что мать, конечно, все уже знает: о предстоящей свадьбе, о моряке-офицере.

— Извините, — сказал он сдержанно и стал спускаться по лестнице. В это время хлопнула входная дверь. Петр невольно замедлил шаг: не она ли? Глянул вниз. Между лестничными маршами действительно мелькнула ее яркая косынка.

Увидев Петра, Полина радостно улыбнулась.

— Учительница Саньки — чудо! — сказала она, открывая ключом дверь.

Она вдруг заметила, что у Петра измученное, несчастное лицо. Спросила: что случилось? Не сдал зачета? Поссорился с профессором?

— Ушел из бригады, — глухо проронил Петр.

Полина с недоумением посмотрела на него. Ушел из бригады?

Она схватила его за руку, повела в комнату, усадила на тахту. Принялась расспрашивать, требуя полной откровенности.

— Петенька, скажи мне правду… Сам-то как считаешь? Что ты думаешь?

— Кому нужно мое мнение?

— Мне, Петя. Я должна знать. — Она говорила требовательно и настойчиво. Русая прядка волос упала ей на лоб, и Невирко невольно задержал на ней взгляд. Конечно, он мог бы рассмеяться язвительно. Но взгляд светло-карих глаз — сочувственный и дружелюбный. Заходящее солнце било прямо в окно. В комнате все было окрашено в розовый цвет. Лицо Полины тоже порозовело. И среди этой сплошной розовости единственная реальность, которую он сейчас воспринимал, — это вопрос: «Сам-то как считаешь?» Она, пожалуй, одна-единственная имела право задавать ему вопросы. Он пришел к ней, как к самому близкому другу. И если душа в тяжелую минуту тянется именно к ней, то, наверное, нечего таиться.