Юрий Бедзик - Этаж-42

В обеденный перерыв где-то задержался Саня Маконький — правая рука звеньевого, без него шагу не ступишь. Целый час где-то пропадал, прибежал вспотевший, запыхавшийся, с виноватыми глазами, держа что-то завернутое в газету.

Петр встретил его внизу, возле бытовки.

— У тебя что, больничный на полдня? — взорвался он, хотя должен был, конечно, прежде всего расспросить, поинтересоваться, что у него там за дела.

На веснушчатом добром лице Сани — растерянность, он спрятал за спину сверток, и это окончательно вывело Петра из себя.

— Может, другую работу себе подыскивал, пока мы тут без тебя «двойку» устанавливали?

— Извини, Петя… — Долговязый Саня показал ему сверток. — Именины сегодня у Веры, так я за цветами смотался, потому что вечером… сам знаешь… — Он развернул газету, в которой оказался букет пионов. — Думал, успею.

Горячий клубок подкатился к горлу Петра, он вырвал у Сани цветы и швырнул их на пол.

Саня вспыхнул:

— Спасибо! Так и передам Вере от тебя!..

Может, Петр наговорил бы лишнего, злого, но в эту минуту в бытовку вошел Алексей Платонович. Он понял все. Молча нагнулся, поднял цветы, старательно завернул их в газету и отдал Сане.

— Что же это вы, хлопцы, с цветами, а?.. На полу валяются… Негоже, — проговорил так, будто случайно увидел букет. — Ты, Саня, наверх ступай… ступай…

Когда остались с Петром наедине, взял его за плечи, усадил на длинную скамью у стола. И взглядом, горьким и сожалеющим, долго всматривался в лицо парня. Наконец поднялся, кашлянул, выдохнул:

— Всякое бывает, Петя. Ничего… Все пройдет!

Закончив смену, Ольга Звагина спустилась со своего крана вниз, сняла красную косынку с головы и устало провела ею по лицу. Жаркий нынче выдался денек, наработалась она. Все тело ломит от усталости. Не так-то просто целехонькую смену в том ее гнездышке сидеть да все выглядывать во фрамугу, все прислушиваться, что они, монтажники, кричат тебе. Обещали наконец установить радиотелефон, тогда, говорят, легче будет. Инженеры уже все обследовали, даже какой-то из них пошутил: «Жаль, с телефончиком-то и не пококетничаете, Олечка. Односторонняя, так сказать, связь…»

— Работа у меня такая, что не пококетничаешь, — строго ответила Ольга, не любившая, чтобы с ней заигрывали. Хоть и одинокая, без мужа живет, однако не каждому дозволено шутить с ней.

Между рядами кирпичей, между грудой арматуры и кучами строительного мусора шагают после смены переодевшиеся рабочие и девушки в модных плащах и косынках. За восемь часов немало сделано. Не зря прожит день. Были затяжные перекуры, разговоры, перебранки, у кого-то, может, и настроение испорчено, и не все ладилось с доставкой панелей, не все материалы прибывали в срок, а дом все-таки подрос за эти восемь часов, поднялся вверх, до облачка уже достает. Поглядишь снизу на это стройное, величественное, белостенное здание — и прямо не верится: неужели это ты сделал, своими руками? Оттого и усталость кажется приятной, когда позади хорошо выполненное дело.

К Ольге Звагиной подошел Найда, улыбнулся ей одними глазами. Хотел было при ней закурить, но передумал, спрятал пачку в карман.

— Как вам живется после дальней поездки, Алексей Платонович? — спросила, смущенно улыбаясь, Ольга Звагина.

— И по ночам твой кран снился, Олечка, — ответил он не таясь.

— А мне, знаете… — голос ее зазвучал ниже, в нем послышались глухие нотки, — когда вы там были, приснилось как-то… Село наше и полицаи с бляхами… Мама будто бегает по двору, кричит: «Оля, Оля!», в поветь заглянет, в сад, в сарайчик, а немец хохочет: «Твоя Оля есть капут! И ты есть капут!» Потом стрельба началась, а баба Фекла меня за руку со двора, все тянет, все прикрывает фартушком, а немец ей вслед кричит: «Твоя Оля есть капут! Капут!» — Ольга Антоновна усталым жестом провела рукой по глазам, и в них Найде открылась такая боль, что он весь похолодел. — И отчего такое до сих пор снится? Когда ворвались немцы с полицаями, нас с бабушкой в селе не было. В лес ходили по грибы, оттуда уже услыхали, что стреляют. Дым увидели. В лесу потемнело… А снится так, будто и меня в ров тащили. Отчего это, Алексей Платонович?

Они пошли вместе домой. Никогда прежде так не случалось: чтобы вместе, и Найде было приятно идти с ней рядом, ощущать ее так близко. Как она стала ему дорога за эти годы!

Сели в автобус. Ехали в тесноте, прижатые друг к другу, избегая разговоров и в то же время чувствуя неловкость от молчания. Вот и тихая улочка пригорода, где кирпичные коттеджи, где садики кудрявятся за аккуратным штакетником, а дорога неровная, в рытвинах, с вывороченными кое-где булыжниками.