Пётр Алешковский - Секретики

– Алешковский, что ты творишь! Это ни в какие ворота не лезет! – заявляла во всеуслышание Ольга Николаевна, взглянув на сданную работу. – Сколько можно тебе повторять, смени карандаш на 2Н!

– Он рвет бумагу, Ольга Николаевна! – в отчаянии отвечал я. – Ничего не могу поделать!

– Линия должна быть воздушной и четкой, а у тебя сплошные трубопроводы!

Она поднимала лист с моей работой высоко над головой и отпускала его на свободу. Лист планировал ей под ноги и прилипал к полу, одинокий и униженный.

– Почему у других получается и только у тебя такая дрянь? Ты просто не стараешься. За что мне такое наказание? Я, скульптор, художник, трачу на вас свое драгоценное время.

Поначалу я очень старался, но после ее грубых придирок озверел и объявил ей войну.

– Ольга Николаевна, а вы не тратьте свое время на нас, занимайтесь творчеством, и всё будет хорошо, получите Ленинскую премию, – заявил я как-то.

– Ах ты дрянь! Ты туп, как сибирский валенок! Выйди в дверь!

Стояла ранняя весна. На улице уже почти сошел снег, и солнце лупило что есть мочи.

– Такая замечательная погода. Лучше в окно, Ольга Николаевна!

Я запрыгнул на подоконник и распахнул огромные створки, впустив в класс все запахи весны.

– Ну, первый пошел! – произнес я театральным голосом. – Пусть это будет на вашей совести!

– Ааа-лешковский! Прекраааати!

– Сначала стул! Посмотрим, как он летает!

Я схватил стул и отпустил его. Стул пролетел четыре этажа и, ударившись об асфальт, разлетелся на множество кусков.

– Значит, туп, Ольга Николаевна? Как сибирский валенок?

В ее глазах застыл ужас. Насладившись им, я спокойно спрыгнул на пол и, высоко поднимая ноги, картинно прошествовал к двери:

– Сибирский валенок выходит в дверь!

Она меня возненавидела. Урок начинался с нашей пикировки. Я вворачивал что-нибудь обидное, Ольга Николаевна начинала орать, на что я демонстративно затыкал уши. Такой демарш заставлял чертежницу заводиться уже всерьез. Терпеть ее издевки не имело смысла, зачастую я просто вставал и выходил. И что интересно – она на меня не доносила. Видимо, боялась потерять работу, которой дорожила. Ольга была матерью-одиночкой. Ее сын, хлипкий, худенький мальчик, замотанный по уши в синий шарф, учился в начальной школе. Он не вызывал у меня симпатии, в отличие от сына Тамарочки, который ездил с нашим классом на экскурсии.

Вскоре от слов я перешел к делу: поливал перед уроком ее стул водой, закладывал под обивку стула кнопку – она смешно ойкала, уколовшись, и вскакивала, как ужаленная. Привязывал стул веревочкой к ножке стола так, что сесть за него было невозможно. Она в ответ занудно и однообразно издевалась над моими чертежами, а исчерпав набор ругательств, роняла голову на красные, словно ошпаренные, руки и начинала жаловаться на судьбу, сведшую ее, такую талантливую, с бессердечными уродами.

Так, с переменным успехом, продолжалась эта война – сибирский валенок против непризнанного гения, чтобы к концу учебного года разрешиться ожидаемой тройкой в аттестате. Сил на то, чтобы выполнить обещание и раздавить меня, как муху, у нее не нашлось.

Незадолго до окончания учебного года Зурик, живший в четырехэтажном довоенном доме барачного типа, рассказал, что Ольга Николаевна с сыном живут в мастерской у них в подвале.

– Ее пустили за то, что она рисует плакаты для ЖЭКа.

Мы подошли к окнам, наполовину утопленным в землю. Сквозь немытые стекла были видны фигурки комсомольцев в шинелях и островерхих шлемах. Вылепленные из пластилина, из глины, дублированные в гипсе, эти фигурки-зомби, похожие на все памятники комсомольцам-добровольцам одновременно, видимо, были частью какого-то большого, но нереализованного проекта. Некоторые стояли с опущенными руками, кто-то отдавал честь, иные замерли с поднятой ногой, словно шагали в строю. Часть фигурок была без шинелей, просто голые куклы. Вероятно, она сперва лепила эти заготовки, раздумывая, как их потом одеть.

Однажды в гараже нашего дома-кооператива, населенного художниками, я заглянул в бокс, чтобы рассмотреть “Победу”, и заметил на стеллажах бесчисленных мини-Лениных и мини-Дзержинских. Дядька-скульптор отложил в сторону колесо, с которым возился, и объяснил, что работает в сложной объемной технике.

– Я всегда сначала леплю фигуру, а потом ее одеваю, чтобы создать натуральный объем. Вот смотри, у Ильича майка, на нее пойдет рубашка, пиджак, а потом пальто, которое прострелила Каплан. Зритель, конечно, ничего, кроме ворота пиджака под пальто, не увидит, но благодаря такой технике фигура получится как живая. Или вот Феликс Эдмундович… – Он показал на Дзержинского в брюках и рубахе, замершего по стойке смирно. Железный Феликс был похож на итээровца, терпеливо стоящего в ведомственной столовой за сосисками.