Пётр Алешковский - Секретики

На деле же в “вино” просто добавляли спирт низшего качества, получая невероятную прибыль и отшибая у населения мозги, чтобы оно меньше думало о временных неудачах в построении светлого будущего. Фронтовикам, потреблявшим на войне, а затем и до конца своих дней “всё, что горит”, такого ли было бояться; вот и детям, копировавшим отцов-ветеранов, “Солнцедар” казался правильным напитком. Оставалось только тайно молиться, чтобы тебе не досталась последняя порция, когда в кружку выливался осадок в палец толщиной. Со штанов и маек этот осадок отстирывался с трудом. Чтобы объяснить родителям, откуда взялось мутное красное пятно на майке или рубашке, надо было проявить чудеса изворотливости и смекалки: зажевать перед утренним разговором горсть жареных семечек прямо с шелухой или погрызть мускатный орех за семь копеек, продававшийся в “Бакалее”. Он, кстати, еще отлично уничтожал запах табака.

Итак, мне тринадцать лет. Мы сидим у костра, приняв по первой кружке (стаканов у нас почему-то не было). Голова нестерпимо кружится. Карамба лабает на гитаре “Мой фантом, как пуля быстрый, в небе голубом и чистом с ревом набирает высоту” на мотив “Шизгары”, или “О, гёрл”, или “Лет ит би”, или даже “Я пригласить хочу на танец вас и только вас”. Девчонок среди нас нет. Ночь темная. Мне хорошо, но если я выпью еще, то точно сблюю. Серёжка, самый маленький (ему девять), спит, положив голову на чурбачок, в уголке его рта запеклась слюна. Нас с ним пока берегут и курить не дают, если только дернуть. Я притворяюсь спящим и немедленно засыпаю. Когда нас расталкивают, становится понятно, что картошку мы проворонили. Заснули почти все, кроме стойких Карамбы и Толика. Они уговорили остатки пойла и пьяны в хлам. Хохочут, пинают нас ногами и кричат: “Рота, подъем!”, хотя в армии еще не служили. Мы встаем и, пошатываясь, как бычки после водопоя, бредем на сеновал. Серёжке позволяется спать сколько угодно, а меня разбудят в девять. Сна осталось совсем мало. Я падаю на матрас, натягиваю на голову одеяло и отключаюсь.

Утром, облившись холодной водой, почистив зубы, позавтракав и наспех позанимавшись английским, точнее, сделав вид, что позанимался, я смываюсь из дома. Та же компания в чуть расширенном составе сидит на бревнах около забора в конце улицы. Кара восседает на плече хозяина, косит на него глаз. Карамба уверен, что будет орнитологом. Пока же он просто владелец ручной вороны, которой позволяет залезать черным клювом прямо себе в рот и лакомиться слюной.

– Им это полезно, – заявляет Карамба.

Мы киваем в знак согласия. Мне очень неприятна эта процедура, но Кара вызывает у меня восторг, как и у всех нас. Кара выпускает белую струйку прямо на плащ хозяина.

– Засеря! – любовно говорит он, поддает плечом, и Кара с возмущенным криком взмывает в воздух. – У птиц непроизвольное калоотделение, – объясняет Карамба, счищая пятно со спины пучком травы.

– Ха! Значит, срут, не задумываясь? – ухмыляется Толик из Киева. Он старше Карамбы на год, но ворона придает Карамбе веса, и Толик к ней ревнует.

– У нее клещи-пухоеды. Ветеринар сказал, что если дать ей две ложки портвейна, они насосутся и отпадут. Я выпросил у мамки денег, вот, – Карамба достает из безразмерного кармана плаща знакомый “Солнцедар” и огромную столовую ложку. – Вообще-то доктор говорил о двух чайных, но, думаю, чуть больше не навредит?

Он наливает вино в ложку, громко щелкает пальцами и протягивает руку. Услышав знакомый сигнал, Кара делает плавный круг в воздухе и несется к вытянутому указательному пальцу, аккуратно садится и важно смотрит на хозяина.

– Давай, девочка!

Он подносит к ее клюву ложку. Мы смотрим. Интересно, выпьет ли? И, о чудо, смочив клюв, ворона начинает пить вино, “Солнцедар” ей нравится. Она выпивает первую ложку, потом вторую, мы хором требуем налить еще. Карамба наливает третью и, когда та пустеет, подбрасывает ворону в воздух, а потом, приникнув к горлышку, делает большой глоток.

– Не пропадать же добру, верно, робя?

Отпив, передает бутылку Толику. Я от своей порции отказываюсь, но желающих предостаточно. Вскоре пустая бутылка летит в кусты. Старшие закусывают “курятиной” – закуривают.

– Искупаемся? – предлагает Толик.

И вот мы всей компанией идем по улице, во всю ее ширину, а ворона с белыми подкрыльями – ручной альбинос и редчайший экземпляр, как уверяет Карамба, – парит над нашими головами. И тут с ней начинает твориться что-то странное. Она вдруг срывается в пике, взмывает у самой земли ввысь, начинает носиться в воздухе, резко меняя направление, словно бегает из угла в угол, словно волк в клетке, и истошно каркает.