Василий Кондратьев - Показания поэтов [Повести, рассказы, эссе, заметки] [litres]

Собственная история «Русских балетов» известна. Эти слова, как и предвидел князь В***, покорили Париж и весь мир. Что до графа Ферзена, то много лет спустя он однажды принял гастролирующих танцовщиков этой труппы на своей вилле «Лизис». Всю жизнь он провёл на Капри, стал живым гением международной колонии этого острова и только изредка предпринимал короткие поездки в Китай и на Цейлон. Он проводил время в курительной комнате за одной из своих 300 драгоценных опийных трубок, на берегу залива, с которого в древности до Тиберия донеслась весть о кончине Великого Пана.

11 июля не стало Сергея Хренова 68. Сергей был человеком, которого знают прежде всего по имени, без чинов, и, хотя он особо не выглядывал из так называемого «литературного мира», его жизнь и место там, где собственно – литература, были серьёзны и многое значат. То есть здание «литературы» расползается вместе со страной и с обществом, в котором цена имени или звания всем известна. Писатель же тот, кто рассказывает, – по своему опыту или с чужих слов на другом языке, – чтобы было кому и что прочитать. В наши более чем произвольные времена всё остальное – личные игры на публику, в которых Хренова никогда не было. Когда был самиздат, он собирал и печатал машинописный журнал «Предлог», который в Ленинграде знали и искали, потому что там можно было найти современные зарубежные вещи высокой пробы и хорошие русские тексты, до которых и сейчас не дошли руки издателей и журналов. Позднее он переводил для издателей такие книги, как «Двери восприятия» Хаксли, романы П. Энтони, Р. Бротигана, Дж. П. Данливи и «Сказание о Мануэле» Дж. Б. Кейбелла, за которое получил литературную премию «Странник». В общем, за короткую и сумасшедшую жизнь Сергей Хренов сделал для читателей столько, сколько и можно было сделать в болоте русских книгоиздания и словесности, где с годами улучшается только качество обложек. Может быть, поэтому очень немногие знали его самого – автора стихов и прозы, который писал скупо, по сути метко и не лез, чтобы это слушали и печатали. Да это и не дело писателя.

Все знают из латыни, что «путь искусства долог, а человеческая жизнь коротка». К тому же она заталкивает и закапывает. На пути к искусству приходится многое прожечь, чтобы потом ты не успел вернуть хотя бы кому-то и малую долю того, что прожито. И тогда это просто твоё. Сергей был человеком той музыки жизни, которая для многих из нас как-то связывается с американским акцентом, с местом «Сайгон» и возникавшими там «священными чудищами», а с тех пор ещё больше пошла вразброд, наверное, потому, что её придумали негры. Но кроме того он знал ещё и слова к этой музыке, фразы, которые нужно было переводить на русский язык и в русскую жизнь: разбитое поколение, революция слова, психоделический взрыв и весь этот рок-н-ролл… Последняя книга, которую я ему давал, была толстая и в обложке: Джек Керуак и Уильям Берроуз под ковриком на какой-то квартире, полвека тому назад. Теперь я вижу и Сергея только на фото. Да, они выглядят вместе. Здесь, каждый по-своему.

Здесь бывает, что неба будто бы нет, и тогда всё – воздух или из воздуха, в пыли которого вырисовываются здания и каналы. Всё, что может быть, кажется театром наиболее видных домов, дымчатых и отступающих от прохожего высокими колоннадами и взметнувшимися тенями крылатых фигур, полуживотных или растительных, повитых пепельными ветвями. Всякая жизнь, словно нечто высшее и разумное, полупрозрачно проходит под их пролётами и в глубине мрака их перепутывающихся лестниц, крытых галерей и пустых залов. Там потерявшийся мальчик проходит науки – мифологию, музыку и геометрию, – попривыкнув, чтобы разглядывать тени, к потёмкам, где прилёг мраморный безголовый бог Пан… Но этого мало. Нужно солнце, чтобы картина полиняла в уличной грязи, когда всё вокруг заходит, забормочет и разбазарится. Потому что пока было – воображаемое, а между тем город дурно копошится мелкой сволочью жизни, в которой всё настолько же нелепо, настолько же потеряло вид, насколько вышеупомянутый пейзаж – пыль, вздохи, фразы. Нужно понять, что обманывало, а точнее – где-таки ты прожил и что было по сути, в которую сливаются дни и сны, слово и дело. В Петербурге, в середине года.

Наверно, Сергей бы понял трактир в полуподвале за углом от реки – ему нравилось подбирать слова с крепким отзвуком – где отодвинутый на клеёнке стола стакан бренди вызывает ожог, и при одной лампе можно объять всю жизнь тут же, на этом твоём проплывающем по ней месте-в-пути, на оси которого все дела вдруг собираются с мыслями и идут в оборот, обретают координаты и вид круга людей. Это вроде музыки, невнятного блюза мест и лиц, неважно – кто где, что – зачем. Всё здесь. Это вещь. Смысл во всём, что разыгрывается и окружает тебя городом. Невский проспект, рукопожатие, пара слов или строк – вот всё, чем обнаруживает себя подпольная жизнь, которая происходит между умами и оберегает одиночество каждого. Месяцами, годами порознь, но когда кого-то не стало, осознаёшь, кто наговаривает тебе мерцающую игру жизни и без кого падаль её картины, идеи и книги. Значит, вышеописываемый театр теней и правда имел место и больше может не быть.