Василий Кондратьев - Показания поэтов [Повести, рассказы, эссе, заметки] [litres]

Путешествие в никуда. – Внутренности «Эксельсиора». – Наблюдения над клубящейся местностью. – Несколько беспочвенных русских в одной лодке.

Я думаю, пишет Костя Сомсонов , что этот душный и сумрачный летний день, когда мы после всех глупых задержек, с которыми человек отрывается от земли, наконец отправились в путь, останется лучшим в моей жизни. Только вчера мне исполнилось тридцать два года. Проводы были торжественными, как наш дирижабль, который так долго и весело громоздился над пустошью и над праздничной публикой, что Жоржик даже задёргался, как это наши благодетели, оплатившие эту экспедицию, согласятся пустить столько добра по ветру. Но трап убрали, и всё сразу же осталось у нас под ногами. Мы увидали внизу Верочку, заметили Полину с маленькой Лизаветой, которая нам махала. Все три были совсем как тающие на зеленоватом поле снежинки. Очень скоро и само курортное побережье Петрограда стало похоже на мутную донную паутину, над которой плотно сошёлся голубой воздушный океан. Засветило очень яркое солнце. Всё ещё стоя в салоне, как дачники, со всем нашим багажом, мы вдруг посмотрели друг на друга с таким видом, как будто проснулись. Из коридора, который шёл к нашим каютам и дальше, к мостику, пахнуло прохладцей и темнотой красного дерева. – Прошу вас, друзья, – пригласил наш бортинженер, тонкий и седоусый Илья Петрович Билибин, в такой мятой фуражке с крабом, что я даже отвёл глаза, чтобы поискать зеркало. Я ведь ещё не привык к нашим матросам, которые сейчас оба, по-моему, слегка задирались перед пассажирами… я имею в виду Васю, Жоржика и самого себя. Но ничего, мы разошлись вслед за ними по нашим каютам, чтобы успеть устроиться и выйти всем вместе к обеду.

Мы должны были провести несколько – по крайней мере – недель на борту этого дирижабля, «Ярило», который сейчас тихо набирал высоту в голубой пустоте. Кроме громадной сигары аэростата «Ярило» был очень скромным и уютным судном, напоминающим даже прогулочную яхту. Мы с Васей заняли общую каюту, и пока Жоржик пыхтел, как английский мопс, в умывальнике, соединившем его квартиру с нашей, мы уселись друг против друга на диваны и залюбовались голубым иллюминатором, который весь обметало тонкой серебристой изморозью. Мы уже оделись, как настоящие покорители тех высот, которые за окошком слепили наши глаза, в грубые свитера, и Васенька даже красиво завернул себе плед вместо куртки. Но я уже видел, как ему грустно, или пустовато, точнее. Это была какая-то солнечная, зияющая пустота, которая через иллюминатор умыла всю нашу комнату, как смерть. Я хотел сказать, тоска смертная. Я видел, как Вася скучает тут со мной, как он то и дело достаёт из кармана похожую на пейджер коробочку дешёвых часов, и сам заскучал вместе с ним. Я мог ведь взять книгу, раскинуть карты. Но мы оба, похоже, всё ещё так оробели перед громадной синевой, что я не мог подумать без жалости ни о каком-нибудь из наших занятий, ни о наших вещах, которые все как-то забренчали у меня в голове, ни о нас самих: перед лицом этой сверкающей пустыни мне было жалко и стыдно даже самого нашего замечательного дирижабля. Только Жорж, которому никогда и нигде было не устроиться, как угодно, всё ещё шумно возился у себя за стенкой и мог быть доволен. «Ярило» уходил на восток, забирая к северу – если вокруг нас до сих пор что-нибудь значили стороны того света, от которого мы отплыли. Я должен тут объяснить странную вещь. Эта экспедиция, в которую я поехал врачом, очень отличалась от обычных перелётов с одного места земли на другое (что бы мы там ни наплели дружку Жоржа, который помог нам отправиться в хорошо прозвучавшее кругосветное плавание). Сейчас где-то на мостике, рядом с капитаном, сидел штурман Глеб Протасов – сумасшедший метеоролог – который собирался вывести «Ярило» в открытое небо и уйти вместе с нами в настоящее путешествие по заоблачным вершинам, не оглядываясь на сушу внизу. Глеб, который просидел всю свою молодость в кустах на курортной метеостанции, свысока думал о лётчиках. Люди живут только на земле, написал мне однажды Глеб, и всё это могут забыть – такие чудеса они видят наверху. А воздухоплаватели только заберутся наверх, и сразу же смотрят в землю. Га-гарин!.. Наверно, нужно прожить под облаками столько, сколько я прожил, чтобы понять тот верхний свет. Потому что там другой мир на нашей планете, по сравнению с которым этот, внизу, лучше разбомбить. И вот, бла-бла-бла, мы плыли в синеву, чёрт знает куда. Мы смотрели в искрящееся от ледяного воздуха окошко, и наверняка оба думали о том: что бы он ни говорил, при любом курсе Протасов всё-таки идёт штурманом дирижабля, которому нельзя очень отрываться от земных дел. Мне было приятно, что Вася поглядывает на часы – как будто в этой коробочке билось больше, чем просто время, оставшееся до обеда. Я достал сигарету. Подожди, сказал Вася, нельзя. Он показал на латунную дощечку у меня за спиной. Я не заметил её сразу, потому что на стене напротив была очень красочная репродукция, которая изображала цеппелин, пролетающий низко над странными руинами в открытом океане: