Натан Энгландер - Ужин в центре земли [Литрес]

Не сказать к тому же, чтобы выстроилась большая очередь желающих его вывезти; выбирать не из чего, только ее предложение и есть. Возможность обратиться к человеку с возможностями. Звучит обнадеживающе.

– Допустим, мы приехали, а твой папа не захотел в это ввязываться. Он меня не сдаст?

– Кому? Бармену в отеле? Нет, папу это приятно взбудоражит. Его уже мало что возбуждает в жизни, а тут такое. В любом случае в Италии ты никаких законов не нарушал, так что там тебе все равно будет лучше, чем здесь. Если даже тебя сцапают, то пусть лучше через неделю на острове, чем завтра в Париже. По крайней мере, мы сможем трахаться вволю в самом прекрасном отеле, какой я видела.

Z закусывает губу.

– Прекрасней, чем этот?

– Намного! Там есть на что полюбоваться в окно, а тут на что смотреть? Подумаешь, какой-то старый обелиск. Видел когда-нибудь Фаральони вблизи?

– Нет, – говорит Z. – Твой план, пожалуй, и правда выглядит заманчиво.

– Из-за траха?

– Да, – говорит он. – Из-за него. Но только как я туда попаду? Все та же проблема с паспортом.

– Ты горе-агент, ей-богу. Тебя что, не учили там ничему?

– Логистика – не моя сильная сторона. Лучше всего мне удавалось обнаруживать слежку. Паранойя – вот где я блистал.

– Мы можем проделать весь путь на машине, – объясняет она. – До самого парома. Останавливать машину им нет никакого резона, если только тебе удастся не выглядеть таким запуганным, как сейчас. Париж – Неаполь, из одной страны Евросоюза в другую. Если чуть-чуть повезет, можно даже не замедлять ход на границе, чтобы им там помахать. Думаю, уложимся в двенадцать часов – если больше, то ненамного.

– Как от Нью-Йорка до Чикаго?

– Как тебе угодно. Так или иначе, chi non fa non sbaglia.

– Что это значит?

– Не ошибается тот, кто ничего не делает.

– Не очень-то это успокаивает, если иметь в виду последствия. Нет у тебя чего-нибудь получше в запасе?

– Vedi Napoli e poi muori, – говорит она. – Погляди на Неаполь, и можешь умирать.

2002. Париж

– Ты обещал приехать! Говорил, что будешь рядом.

– Ну мама, ну пожалуйста.

– Я умираю, а тебя нет.

– Сложности, мама. Задержки. Потерпи, я очень стараюсь все ускорить.

– Ты это повторяешь, но не едешь, а дни идут. Врачи. Прогноз. Мне недолго осталось. А сейчас взял и разбудил меня, больную, посреди ночи.

Z молчит, ждет, и что-то он уже не уверен, уже не знает наверняка.

– Мама, ты правда умираешь? У тебя действительно такой плохой диагноз?

– Кто будет врать о таком? Я что, чудовище? – Она начинает плакать. – Я говорю родному сыну, что умираю, а он не едет.

– Я стараюсь, мама. Но у меня сложности, ты не представляешь, какие.

– Так скажи мне.

Z не говорит ей. Ни слова не произносит. Не сообщает ни про номер отеля, где он стоит с трубкой в руке, ни про машину, припаркованную снаружи, ни про женщину, в которую он втрескался, нетерпеливо ожидающую у двери.

Он делает, глядя на официантку, виновато-унылое лицо и поднимает указательный палец: всего минута еще нужна, минуту еще поговорить по телефону отеля.

Пусть преследователи засекут разговор. Пусть узнаˆют, откуда он звонит. Когда они явятся, его уже тут не будет.

– Алло! Ты меня слышишь? – говорит его мать.

– Слышу, мама. Я все делаю, чтобы поскорей приехать. Ты просто не знаешь.

– Что я знаю – это что моего единственного ребенка со мной нет. В такое время! Я говорила твоему отцу, нам надо было завести второго. Тогда, в семидесятые, у всех было больше одного. Я ему говорила, когда здоровая была и могла родить еще. Вдруг первый гнилой окажется?

– Мама, успокойся, пожалуйста, я стараюсь изо всех сил.

– Твоих стараний хватит на то, чтобы явиться к похоронам. Твоих стараний хватит на то, чтобы мамины посиневшие губы встретили тебя холодным поцелуем!

– Что ты хочешь сказать? Ты действительно больна?

– Еще бы! У меня рак. Я умираю, умираю, умираю! А ты со своими секретами… Что ты за сын такой, кого я воспитала?

Z пытается оправдаться – но мать не дает:

– Не надо, – говорит она. – Избавь меня. Я сама знаю. Вышло, как я отцу твоему говорила. Гнилой, тухлое яйцо.

Официантка ведет машину, Z сидит на пассажирском месте в темных очках (часть скудного реквизита, который он побросал в сумку). Z не спускает глаз с бокового зеркальца и, как может, пытается выглядеть расслабленным, прекрасно понимая при этом, что всякий, кто посмотрит со стороны, увидит напряженного, несчастного субъекта, у которого что-то скверное на уме. Z не в силах отогнать мысли о тягостном разговоре с умирающей или не умирающей матерью.