Натан Энгландер - Ради усмирения страстей [Литрес]

Оценив косу, Рухама откладывает ее в угол широкого сортировочного стола. Она послужит началом их новой палитры, разнообразной по цвету, длине, кудрявости.

Ципи, отставив кружку, сует руку в коробку.

– Ложки из сырой древесины, – говорит она, показывая то, что выбрала.

И действительно, цвет именно такой. Рухама всегда поражалась, до чего точно она определяет.

Ципи принимается расплетать косу, пропускает волосы сквозь пальцы, зарывается в них лицом. Вынюхивает прошлое – запах шампуня, которым женщина пользовалась, ее пота, застоялый дух сигарет, а может, дым фабричных труб от соседней фабрики. Втягивает носом воздух. Учуяла: пахнет деревенским ветром, а еще духами.

– За них много платят, – говорит ей Рухама.

– У кого есть выбор, оставляют волосы на полу в парикмахерской, – отвечает Ципи.

– Может, эти женщины более практичные.

– С такими-то волосами? – говорит Ципи, помахав перед Рухамой распушенным концом косы. – Они вынуждены продавать часть себя, и это только начало. Вот эта, – говорит она, снова принюхиваясь, – в обеденный перерыв на фабрике безалкогольных напитков думает о своем любовнике. Она продала волосы, чтобы оплатить его карточные долги, и гадает, где теперь ее коса и куда делся этот раздолбай.

– У меня и без того жизнь не сахар, Ципи. А ты так говоришь, словно мы снимаем скальпы с бедных сирот!

– Девочка-подросток, – говорит Ципи, – у нее есть все, что нужно для счастья. Кроме подержанного скутера, который родители отказываются ей купить, и мальчика, по которому она сохнет, а он живет далеко, за озером.

– Снова начиталась романтических историй, Ципи. Небось спрятала под кроватью очередной женский роман, не отпирайся!

Окна приемной выходят во двор-колодец. Ковер на полу, стены покрашены, а перед высокими окнами – пара удобных кресел. Еще есть высокие табуреты и стойка, а на стойке – зеркала, одно на посеребренной подставке и еще несколько самых разных карманных, которыми Рухама не очень дорожит, но заказчики пусть думают иначе.

Рухаме трудно соответствовать стандартам самого помещения. Ей вольготней в смежной мастерской, на цементном, засыпанном волосами полу.

Нава Клейн сидит в мягком кресле у окна. Ципи – на высоком табурете, ноги примостила на перекладине. Рухама стоит – это скрадывает полноту, платье ниспадает с груди, скрывает. Последние лет пять-шесть она при Наве Клейн ни разу не присела.

Вся задняя стена увешана фотографиями в рамочках: парики на пенопластовых головах. Нава указывает на один из них.

– Третий здесь, – говорит она, – это, должно быть, Авивы Зусман. – Работу Рухамы сразу отличишь, ее парики на половине местных красуются. – Это ведь Авивины волосы, я угадала?

– Давай не будем, – говорит Ципи.

Состроив гримасу, Нава переключается на Рухаму.

– Встретила твою старшую, – говорит она. – Настоящая красавица, и худышка притом. Я сразу вспомнила тебя в ее возрасте. Ты была такая эффектная. – Нава вздыхает и кивком головы указывает на Ципи, словно та не участвует в разговоре взрослых. – Только Ципи не меняется, все так же кости из-под юбки торчат. Нам же, потрепанным старушкам, ничего не остается, как прикрываться красотой своих дочек.

Нава качает головой.

– Как тебе это удается, Ципи? Нашла в Бруклине фонтан вечной юности?

Ципи краснеет. Рухаме хочется плакать. С каждым комплиментом, который делает эта женщина, в воздух взмывает столько колючих спор – как пушинок у одуванчика. Ципи классно выглядит, потому что бесплодна. Фигура у нее осталась прежней, потому что у нее лоно с каменными стенками. А Рухама – мать и гордится этим. Шесть замечательных детей, и каждый – повод для гордости.

– У меня в следующий четверг встреча с Кендо из «Кендо Келлера», – говорит Нава. – Он взялся меня консультировать. А потом, естественно, сделает парик. Не ты, Ципи. Ты – талант. Блестящий стилист. Лучший шейтлмахер [40] Изготовитель париков, от слова «шейтл» – парик ( идиш ). . Но все же не Мэдисон-авеню. Просто мне хочется в этом году выглядеть более современно. Суетность, конечно.

В этот вечер перед зеркалом Рухама умывается, трет изо всех сил лицо, смывая макияж, – удаляет тон, въевшийся как наждак в складочки кожи.

Когда-то она была самой хорошенькой из них, куда миловиднее Ципи и Навы. Они втроем, бывало, вместе играли у Ципи. Примеряли наряды и мечтали о замужестве – как выйдут за блестящих талмудистов, приехавших из Иерусалима, за прекрасных принцев, которые будут сидеть, углубившись в науку, а евреи со всего мира будут стекаться к ним за мудрым речением, советом, благословением и целовать им руку в знак благодарности.