Натан Энгландер - Ради усмирения страстей [Литрес]

– Лучше отдам кому-нибудь из мекилей, они не привыкли к воздержанию.

И все, как по команде, протянули свои картофелины Мендлу, чтобы он и у них забрал.

– Ешьте, ешьте! – сказал им ребе. – Вы ешьте, а я порадуюсь, глядя на вас. – И улыбнулся своим последователям: – Даже рабби Акива [11] Акива (около 50–135) – систематизатор Алахи, один из основоположников раввинистического иудаизма. Об Акиве ходит много легенд. , да будет благословенна его память, почел бы за честь иметь таких учеников.

Махмирцы поспешили в свои тесные квартирки, мужчины сбрасывали длиннополые лапсердаки и талиты, женщины складывали платья и убирали их в комоды. Файтл – руки у него дрожали, в глазах стояли слезы – принялся состригать свою бороду, понемножку, клочок за клочком.

– Почему не одним махом? – предложила его жена Захава. – И делу конец.

Но он был не в силах. И все щелкал ножницами, как парикмахер, который добивается, но никак не добьется совершенства. Захава расхаживала взад-вперед по клочкам волос и полосам солнечного света, лишить которого обитателей гетто не удалось. Впервые за время замужества Захава оставила дома головной платок и, хоть и не было в том необходимости, заперла за собой дверь.

Они вернулись к временной платформе и обнаружили, что ученики Мекиля волокут с собой матрасы, блюда и туго набитые чемоданы, из которых выбиваются рукава и воротнички. Одна девочка держала в руках любимую собаку, чахлый вид которой поражал, хоть она и выглядела намного здоровее своей хозяйки. Махмирцам претило столь вольное толкование. Земной указ, даже если он исходит от мучителей, следовало воспринимать буквально, иначе захватчик решит, что евреи не так благочестивы и в отправлении своей религии.

Махмирский ребе на всякий случай велел своим последователям держаться подальше от таких язычников, чтобы, не дай Бог, какого-нибудь махмирца, с непокрытой головой, дрожащего в одном исподнем, не причислили к этой ораве. И они пошли прочь в своей убогой одежде, и женщины ничуть не стеснялись, ведь призыв к подобной нескромности исходил из уст их учителя.

Даже последний вагон для ребе был недостаточно далеко.

– Идем, – сказал он, проталкиваясь сквозь толпу к тоннелю, который был – и в то же время не был – Хелмом.

Хотя там были рельсы, и тоннель, и временная платформа, недавно сооруженная врагами, все это на самом деле частью города не было. Гронам самолично позаботился об этом, когда по краю леса только начали прокладывать первые железнодорожные пути. Он поклялся, что ни один поезд не пройдет по Хелму (поклялся, как он думал, без риска – во всяком случае тогда вопрос так не стоял). Сверившись с картами и контрактами и попрепиравшись малость из-за того, как лучше отмерять расстояние в шагах: от пятки до носка или от носка до пятки, Мудрецы обнаружили, что холм, сквозь который рабочие роют тоннель, очень даже часть Хелма. Они всполошились, заспорили, кричали до хрипоты на том бесконечном собрании. Время приближалось к полуночи, когда Гронам выдвинул план.

Стуча в двери, шепча в сонные уши, Мудрецы подняли с постелей всех трудоспособных, и все вместе они тайком пришли на то место, вооружившись зубилами и кухонными ножами, отвертками и мотыгами. Это был единственный случай, когда жители Хелма, хоть на пару метров, вышли за его пределы. Взяв в руки кирпичи, предназначавшиеся для стен тоннеля, они дождались сигнала Гронама. Он заухал, как филин, и они принялись за дело – стали выбивать на каждом продольную линию. Незадолго до рассвета, прежде чем рабочие, вернувшись, нашли, что кирпичи сложены так же, как и в конце смены, только площадку, словно снегом, припорошило пылью, Гронам издал указ. Верхнюю половину каждого кирпича следовало считать принадлежащей им, другую же половину, ниже линии, собственностью железной дороги. В таком случае, когда поезд въедет в тоннель, на самом деле он пройдет не совсем по Хелму. Они восхитились мудростью Гронама: железная дорога осталась вне города, а жители его еще и разбогатели, ведь теперь каждый из них стал обладателем такого количества верхних половинок кирпичей, какого у него в жизни не водилось.

Мендлу вспомнилось то утро. Он стоял в ночной сорочке возле родительского дома и смотрел, как его деда – могучего Гронама – несут обратно на площадь на плечах соседи и знакомые. Какая простая жизнь была тогда, подумал он. Даже такое великое дело, как битва с железной дорогой, сейчас казалось таким простым.