Михаил Любимов - Декамерон шпионов. Записки сладострастника

Опасаясь очередного всплеска гнева Беседина, Дмитрий представил все дело в спокойных тонах: мол, посол торопился по делам службы, не успевал и потому вынужден был отказаться от тесного общения с агентессой.

И прошел бы у него этот номер без всякого труда, если бы не горячая восточная душа, которая полыхала и искала выход из тупика, бесновалась и толкала на подвиги. Отделавшись от Оксаны, распаленный посол приказал водителю держать путь к престижному и широко известному Дому на набережной, что рядом с кинотеатром «Ударник». Римма Ивановская уже завершила агентурное донесение о вызывающем поведении переводчицы Оксаны, несовместимом с моральным обликом советского человека, и размышляла, каким образом донести его до органов: лично или через супруга.

Томительный звонок отвлек от мыслей, и без всякого макияжа и в домашнем халате она задумчиво открыла дверь, думая, что это дура министерша, у которой вечно кончались спички. Окаменела, словно перед шаровой молнией. Посол улыбался, мышиный хвостик усов антрацитом чернел над белоснежными зубами. Далее шокирующий темп, от которого уважаемая актриса, хорошо побегавшая в молодости, уже отвыкла: ухватил в охапку твердыми, как ятаган, руками, сорвал халат, покрыл неистовыми поцелуями и поволок в спальню, где все и свершилось, причем быстро и без всякого согласия, до неприличия бездуховно.

Хотя… хотя это было хорошо, Римма увлеклась, правда, мешала мысль: как же так? Нет, нет, не в муже дело! Не в морали! Совсем в другом — в санкции! Ее не было, ведь даже и намека на ЭТО от Беседина она не слышала. Но гнать было неудобно — так ведь можно и подорвать нерушимую советско-турецкую дружбу. Неожиданно Кемаль безмолвно натянул штаны, поцеловал ей руку и улетел так же стремительно, как и появился. Что делать? Наверняка все просматривали и прослушивали! Дом ведь этот особенный, всегда под оком… Что делать? Она набрала заветный номер, который хранила в памяти как самое святое.

— Григорий Петрович, здравствуйте! Это Ивановская! — волновалась, задыхалась. — Только что у меня был турецкий посол, — замолчала, ожидая расплаты.

— Ну и что? — Беседин готовил бумагу в ЦК, и все эти бабьи причитания только раздражали.

— Муж в командировке в Стамбуле… посол был очень возбужден… вы понимаете?

— Не понимаю, — сухо бросил Григорий Петрович, не обладавший ни ассоциативным мышлением, ни артистическим чувством подтекста.

— Как вам сказать… — размазывала кашу по тарелке Ивановская. — Ну, в общем, вы должны понять, как мужчина…

Это уже было яснее солнца.

— Что вы хотите? — подавился он от смеха.

— Я просто хотела проинформировать… — Римма сидела красная и распаренная, словно выскочила из бани.

— Я занят, извините, — и положил трубку, больше не мог сдерживаться, ну и говно же у нас люди!

Он презирал агентов, работавших из-за страха, он бы их всех пришил, если бы партия приказала, именно из-за них у органов столько лишней работы: и на соседа по квартире настучат лишь потому, что он лишний час проводит на толчке, приплетут ему любовь к Би-би-си, и начальнику пришьют роман с секретаршей, черт знает что!

Тут же связался с Коршуновым.

— Так почему же сорвалась встреча с Оксаной?

— Разве Колосков вам не докладывал? — юлил волк. — Все шло прекрасно, но он был занят и после ресторана уехал по делам.

— И вы знаете, какие у него дела? — подбираясь мягкими лапками, так нежно, что Коршунов сразу понял: ничего хорошего ожидать не следует.

— Нет. Наружку мы за ним не ставили… чтобы не спугнуть.

— Дело у него было важное: он уконтрапупил старушенцию Ивановскую, вот так!

— Как это понимать, Григорий Петрович? Как шутку? — растерялся Коршунов.

— А так, что у вас не агентура, а мудаки! Один напивается на катере и чуть не тонет, от другой — уж не знаю почему — бежит, как черт от ладана, к климактерической бабуле. Елки-палки, вы будете работать или нет?!

Короткие звуки в трубке, ужасный тип, все знает, все чувствует, такого не проведешь.

…Кемаль осмелел, теперь он был уверен, что никакой КГБ его не пасет, но тем не менее решил придерживаться принципа внезапности, рассчитывая на неповоротливость секретной службы. Римма только распалила его своими старушечьими ласками, впереди был целый вечер, и он направил стопы в «Националь», где почти сразу положил глаз на скромную девицу лет двадцати, поедавшую бульон из большой скучной чашки. Подсел и не ошибся: попал на профессионалку по имени Галя, представился как богатый турецкий купец.