Карен Рассел - Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками [сборник litres]

Вчера наш фургон предпоследним перебрался через Грейт-Снейк-ривер. Фургоны, набитые белыми кошками, младенцами и банками с медвежьим жиром, дрейфовали по воде, как плоты. Мужчины плыли рядом со своими быками. Мы с Клемом первыми добрались до противоположного берега и оттуда смотрели на наших отцов. Я был в панике, хотя не подавал виду. Быки взбаламутили воду, подняв со дна темно-красный ил. Из воды торчали только их головы, и в этой свалке я не заметил отца с его красными глазами и треснувшим рогом. Какое-то время я просто не мог отличить отца от плывущего скота и боялся, что другие мужчины, занятые своими собственными животными, не обратят внимания, если он станет тонуть.

– А ты не боишься, что твой отец не дотянет? – тихо спросил Клем.

Его отец боролся с течением прямо под нами, потеряв в этой схватке резиновый сапог.

– Я хочу сказать, до конца путешествия?

Я покачал головой:

– Ничуть. Разумеется, дотянет. Мой отец вообще живая легенда.

Всю жизнь я верил в мифы об отце. Но в дороге от этих мифов не осталось и следа. Отец продрог, и ему пришлось остановиться на маленьком каменном островке. Я развел костер, а мать, опустившись на песок, отжимала воду с волос отца, буйно растущих вокруг шеи, и что-то шептала ему на ухо. Вряд ли это были слова утешения. Я слышал, как они ругались в фургоне.

– Хватит валять дурака! Ты ведешь себя так, словно ты бессмертный. Почему я не послушалась свою маму? Зачем вышла замуж за Минотавра?

Мама любит делать вид, будто у нее был большой выбор. Все мои тетки вышли замуж за почтмейстеров и бравых усатых военных.

– Твою маму, – усмехнулся отец. – Вы, женщины, все одинаковы.

– Еще не поздно вернуться назад…

– Послушай меня, Велина. Возвращаться нам некуда. Мы можем только двигаться к цели. Наших гусей давно съели, а в доме живут чужие люди.

Вскоре раздался громкий стук по дереву и звон металла, и мать замолчала.

Впервые я почувствовал жалость к ним обоим. Все хотели домой, вот только где теперь наш дом, не знал никто.

Сегодня мы остановились в рощице у русла высохшего ручья. Там было хорошо и прохладно. Перекусив, я нашел мертвую змею и, сняв с нее кожу, сделал из ее трещотки игрушку для сестер. У обеих лихорадка, и они сидят в фургоне. Лица посинели и распухли, словно воздушные шары. Мейзи кашляет меньше, чем Доутс, которую постоянно тошнит. Родители уже три дня не общаются друг с другом.

– Клем, о чем твой отец говорит с матерью, когда они в фургоне? – спросил я своего приятеля.

– Хм, – нахмурился он. – А что, твои родители друг с другом разговаривают? – Клем пожал плечами. – Мать обычно гремит сковородками или перетряхивает одеяла. Иногда они вместе молятся.

Постепенно наш фургон переместился в самый конец каравана. После того как отец потерял сознание в третий раз, мать тихо слезла с козел и переползла внутрь фургона. Дальше править она отказалась. Свернувшись вместе с девочками на перине, она целыми днями спит. Погонять отца приходится мне.

Каждое утро я встаю на заре. Небо еще усыпано звездами, и первая струйка дыма от лагерного костра потянется вверх только через час. Я бужу отца и помогаю ему надеть упряжь, которую мы делали на заказ. Отец выпивает крошечный стаканчик огненно-красной жидкости, свой обычный завтрак, а я закрепляю у него на шее хомут и проверяю гвозди на подковах. Потом беру в руки поводья. Когда фургон движется, я чувствую себя вполне уверенно, но вот в командах пока путаюсь.

– Но? Ой, я хотел сказать,… Хо! Извини, отец!

Закрыв глаза, я вижу отцовскую спину: согнутый позвоночник, багровый от солнца и тяжкой работы, и копну волос, ниспадающих из-под шляпы, выцветшей до молочной белизны.

Гус выменял свою губную гармошку на мешок проса, так что теперь мы едем в тишине. Я скучаю по духу братства наших первых дней, когда всех объединяла одна цель и музыка звучала даже в самые тяжелые дни. По мере того как наши фургоны становятся легче, а привалы тише, растет решимость поскорее дойти и больше никогда не видеть друг друга. Женщины-лесорубы, угрюмые и молчаливые, уже опустошили свои запасы. Вечером, когда мы разбиваем лагерь, они обходят фургоны, выпрашивая виски, спички, сухари и кое-что по мелочам.

– Не давай им ничего, Джейкоб, – шипит моя мать. – Помни, даже если ты дашь им один сухарь, то отнимешь его у своих родных.

Последнее время родители совсем перестали понимать друг друга. Вчера вечером после одиннадцати часов отец подошел к нашему фургону, гордый произведенным обменом с местными индейцами.