Шандор Ласло-Бенчик - В тугом узле

— А ты, значит, старый доносчик, мне об этом докладываешь, лучше в завкоме об этом расскажи.

— Я это к тому, что и Якши Виола к бутылке прикладывался.

— Ну и что? Подлец он и есть подлец, и пьяный и трезвый.

— Верно, шеф. Но все-таки это кое-что объясняет в его поведении.

— Ничего не объясняет. Я слышал, как он изгалялся надо мной.

— Янош, ты просто прими к сведению, что я говорю.

Таков уж наш папаша Таймел. У него все случаи жизни — один трюк: все на бутылку списать. Способ, прямо скажем, довольно примитивный. Все знали: Канижаи категорически запретил приносить на завод спиртное и безжалостно за это наказывал. Но, с другой стороны, батя быстрее прощал любой проступок, совершенный под хмельком. На это и рассчитывал папаша Таймел.

— Ну, чего там говорить — накачался Якоб. Три стакана принял, прошу покорно, один за другим, не закусывая. Ну и поплыл! У него ум за разум зашел. Вот он сейчас и понес всякую чушь.

Канижаи, конечно, понимал, старик подбрасывал ему возможность спустить инцидент на тормозах. Как следует пропесочить Виолу, а потом сделать благородный жест, через несколько дней простив его. Если даже на самом деле никаких бутылок и в помине не было.

— Ты тоже прикладывался, старик?

— Ну, лизнул разок-другой, не более. Че-слово! А ненасытный деревенщина глушил один стакан за другим. Ты же сам знаешь, что Якши так и тянется к банке.

— Ну, а другие?

— Ха-ха, другие! Пока они подкатились, ничего уже не осталось.

— Ладно, мы еще к этому вернемся. А теперь, старик, быстро: ноги в руки, и — в конференц-зал. И чтоб у меня не опаздывать! Кстати, у тебя галстук имеется?

Канижаи требовал, чтобы мы выглядели интеллигентно, когда речь заходила о совместном мероприятии после работы.

Пока мы одевались, папаша Таймел подскочил к Якобу.

— Якши, чеши за батей, проси у него прощения!

— Я? Это еще зачем? Пусть он у меня прощения просит! Он собрался меня из бригады выгнать.

— Так ведь ты его оскорбил, Якши.

— Он разозлился: правда-то глаза колет. Я и еще скажу, обязательно скажу!

— Ладно. Потому что ты — осел порядочный. Но сейчас, парень, возьми себя в руки, пойди и извинись.

— Только не надо меня учить жизни, дедушка.

— Боже сохрани, ничему я тебя не собираюсь учить. Прошу покорно, я тебе добрый совет даю. Подойди к нему, скажи, мол, не сердитесь. Этого будет достаточно. И не удивляйся, если он чего скажет.

— А что такое он может сказать?

— Ну, к примеру, начнет тебя за выпивку отчитывать. Не обращай внимания. Увидишь, все образуется.

Виола раскрыл было рот, но потом захлопнул его. Ему требовалось время, чтобы оценить добрый совет. Прежде чем он успел ответить, старик уже выбежал из душевой. Якши глубоко вздохнул, до него, наконец, дошло. Он побежал за Канижаи и догнал его на дворе.

— Батя, прости меня! — сказал он, обращаясь к бригадиру, с невинным видом, словно девица на исповеди, — Прости, что я язык распустил, я на самом деле так не думаю. Ей-богу.

— Ей-богу, ей-богу! Ты — грязная, пьяная скотина! Ты с какой радости глаза налил?! Я категорически запретил пить на заводе. Всех подводишь! И еще гадости про других ухитряешься говорить.

Виола на несколько минут забыл, о чем его предупреждал папаша Таймел.

— Я напился, батя? Да провалиться мне на этом месте, если я пил!

— Смотри, провалишься. Думаешь, я не знаю, сколько ты стаканов махнул вместе с Мати Шинко?

Наконец Виола вспомнил о добром совете старика.

— Ну… ну, чего шум из-за пустяка поднимать, батя! Чуть-чуть пригубил, глоточек попробовал.

— Три стакана, это, по-твоему, глоточек?!

— Так уж вышло, батя! Ну, пропустил стаканчик-другой. Так ведь винишко-то это слабенькое было, ни запаха, ни крепости, одна вода.

— Ах ты скотина! У меня сейчас нет времени спорить с тобой. Завтра после обеда получишь два круцификса.

— За что, батя?

— Получишь три, если на лекции не будешь внимательно слушать, старайся физиономию поумнее скорчить. Усек?!

Виола расцвел и поклялся, что будет сидеть на лекции с видом академика. По глазам Канижаи он понял: ему удалось умилостивить батю. Виола тут же обо всем позабыл. Глубоко вздохнув, он скорчил жалостливую физиономию и сказал бригадиру с видом несчастного погорельца:

— Ох, батя, ты только подумай, на какие жертвы нам приходится идти. Последнее время столько сверхурочной работы, всякие там открытые смены, субботники, воскресники, потом эти семинары, лекции, другие мероприятия. Меня скоро жена позабудет! Веришь ли?! А ребенок вообще меня не знает. Когда я утром из дома выхожу, еще ужасно рано, все спят. Когда же возвращаюсь, уже поздно, и они все спят. Позвольте спросить, как руководящие товарищи представляют мою семейную жизнь?