Шандор Ласло-Бенчик - В тугом узле

Орши схватила сумку и стала выкладывать из нее разные пакеты и свертки.

— Вместо тебя покупки сделала, — бросила она, вонзив в меня еще одну иглу. — Ведь товарищ Богар в такой спешке ночью умчался из дома, что забыл сказать, когда думает вернуться!

Освобождая сумку, Орши постепенно выдыхалась.

Вот она извлекла большую плитку шоколада и сунула ее в руку малышу. Тер сидел на кровати, съежившись и нахохлившись, он был испуган криками, раздражением матери и даже не осмеливался плакать.

— Вот и все излишества, которые мы можем себе позволить, — с горечью проговорила Орши. С этими словами она извлекла из сумки бутылку столового вина. — Даже не понимаю, зачем я это купила.

Я вытащил пробку и разлил вино по бокалам:

— Пожалуйста, не сердись на меня, дорогая. Не надо злиться. Мы ведь пока ни филлера не получили за эту штурмовщину.

На глазах у Орши вдруг выступили слезы. А ведь она обычно почти не плакала.

— Меня исключили из бригады социалистического труда.

Я даже поначалу не понял, что она сказала.

— Как это исключили?

— Выгнали, потому что я с ними никуда вместе не хожу. Не посещаю собрания, на мероприятия меня не затащишь. Вот они мне и сказали: «Ты, Орши Богар, человек общественно пассивный, не принимаешь участия в жизни нашей бригады!» Сегодня тоже проходило какое-то мероприятие, на которое я, конечно, не пошла. Ну, за это меня и исключили.

— Тебе надо уйти из этого дурацкого заведения. Подыщем другую работу.

— И другой детсадик?

— А почему бы и нет? Я с тобой пойду и буду кулаком по столу дубасить до тех пор, пока его нам не дадут.

— Брось!

— Увидишь.

— Не получится, дорогой Богар. И это уже не получится.

— Почему же? Мы не сдадимся, Оршика.

— Между прочим, я у врача была. Я — на третьем месяце.

Тут я начал бурно выражать радость, и Орши постепенно успокоилась.

Мы тихо и мирно поужинали и легли спать.

Я немного подремал, потом поднялся, сел к столу и стал ломать голову над тем, как же долго нам придется жить вот так, на птичьих правах, не имея условий для полного счастья. Я заснул прямо у стола, положив голову на руки, так и не получив, разумеется, ответа на этот вопрос.

На следующий день после аврала мы с радостью вернулись под крышу отчего дома, в свой беспорядочно заставленный станками сборочный цех. И тут же приступили к выпуску большой серии ручных гидравлических домкратов. Детали получали бесперебойно из других цехов, поэтому спокойно могли собирать в день не меньше дюжины. Однако делали по семь-восемь штук, потому что Канижаи слегла нажимал на тормоза.

— Не очень-то налегайте, ребята, — постоянно напоминал нам батя, — а то враз норму повысят.

Словом, работали не спеша, на совесть, но не перетруждая себя, следя за тем, чтобы не побивать рекорды, а выполнить план процентов этак на сто десять. Ходили слухи, что серию эту мы должны будем собирать аж до самого нового года.

Небольшие, в полтора метра высотой домкраты. А работенки с ними хватает, потому как сами себя эти бравые, но тяжелые карлики поднять не могут: нам все это приходилось делать самим — поднимать, опускать, перетаскивать их с места на место. Пока не зальем коробку маслом и не отнесем туда, где стоят готовые, сделанные за день.

Конечно, батя наш прекрасно понимал, что нет-нет да нам обломится и другая работенка. Так вскоре и вышло. Уже на следующей неделе перед нами на бетонный пол выложили детали пяти гигантских прессов. Этаких слонов из железа и стали. Мы их должны были смонтировать. Эти громилы были высотой в три с половиной метра. Тут без кранов и подъемников не обойдешься, детали от них вручную не очень-то потаскаешь. Стали ждать кран.

Словом, приходилось иметь дело и с карликами, и с гигантами, но работа эта была привычной. Приходишь утром, бросаешь взгляд на чертеж, на всякий случай, для спокойствия, посмотришь и на образец, прикидываешь, как обстоят дела, и потом зажмуриваешься, а когда открываешь глаза — можно звать контролера ОТК.

Н-да, это уже вам не партизанщина Канижаи, когда иной раз приходилось каменным топором создавать космическую ракету, а кафедральный собор возводить в пустыне или джунглях…

У всех у нас множество лиц-масок; здесь, на заводе, мы носим обычное, повседневное лицо, так сказать, традиционное. По утрам человек появляется в проходной свежим, отоспавшимся, аккуратным, ухоженным, ничем не отличающимся от чиновника. Потом переодевается, теперь он уже выглядит рабочим, идет в цех, на свой участок и ждет, пока кран или электрокар доставит ему узлы и детали. Он выкуривает сигарету, выкладывая инструменты, а потом приступает к работе, которой занимался и вчера и позавчера. Виды продукции, разумеется, могут меняться, но, так сказать, гимнастический комплекс остается всегда один и тот же: каждую операцию человек повторяет не раз, не два, а сотни раз. Приходится ему подгонять и детали, и механизмы, чтобы они встали на предназначенные для них места и работали как следует, и тогда он клянет почем зря своих коллег с других участков и цехов. Но иногда все идет как по маслу, и тогда рабочий очень доволен собой и друзьями. Незаметно за смену человек весь, с ног до головы, покрывается копотью, сажей, маслом, иной раз может и ругнуться, когда не хватает сурика или неожиданно в палец ему попадает стальная заноза. Но, как правило, все идет по шаблону день за днем, вовремя раздаются гудки, и мы вовремя откладываем в сторону свои «лютни», направляясь домой. Через четверть часа мы опять чистенькие, приглаженные, подтянутые и даже довольно элегантные, чинно выходим через проходную на улицу…