Шандор Ласло-Бенчик - В тугом узле

— За неимением лучшего. Но меня-то это не волнует.

— Правильно. Не надо быть слишком впечатлительным.

— Меня гораздо больше волнует то, что мне пообещали квартиру.

— Я и это знаю. Я же говорю тебе: ты выходишь на свет божий.

— И это может осуществиться?

— На сто процентов.

…Я пытаюсь поверить, но не могу. Три года тому назад можно было заявить о своем желании улучшить жилищные условия. И я тогда записался. Но мне сказали, что, по крайней мере, человек пятьдесят стоят впереди меня, с двумя-тремя детьми, а ждут уже десять — пятнадцать лет, чтобы, наконец, зажить по-человечески. Правда, тогда у нас был только один ребенок: маленький Петер. А в прошлом году, когда родился и крошка Шандор, я снова подал заявление. И в исполком и на заводе. «Хорошо, товарищ Богар, мы поставим вас на очередь, но скоро получить квартиру не рассчитывайте…»

— А почему Хорняк отказался от квартиры?

— Ему на редкость везет! Получил в наследство небольшой домик и собирается открыть там частную авторемонтную мастерскую.

— Значит, если бы не наследство, не отказался бы, а если так, меня не включили бы в список вместо него.

— Дружище, начальство и тогда нашло бы выход, если даже Хорняк и не унаследовал бы этот домик. Слушай внимательно: будь ты хоть самым распрекрасным парнем, но если на тебя смотрят просто как на обыкновенного трудягу, никому и дела никакого нет, как, в каких условиях ты живешь, и годы пройдут, а у тебя ничего не изменится. Потом однажды тебя вдруг заметят, повысят. Не ломай даже голову, заслуженно или случайно. Тебя тут же начнут украшать, как новогоднюю елку. И совсем не ради тебя самого, а ради того, чтобы себе доказать, что они не ошиблись с выбором. Не бойся, долго это не протянется: только пока ты новичок в их команде.

— Диву даешься тому, что ты, Фарамуки, рассказываешь.

— А ты и не задумывайся над всем этим. Думай о себе. Например, о том, представляешь ли ты, каким ты будешь бригадиром?

— Ты и в этом вопросе хочешь меня просветить?

— Все дело в любопытстве. Меня интересует твоя судьба. Такая уж у меня натура.

— Что ж, отвечу: буду работать так, как смогу. И я благодарен тебе, что ты пришел просветить меня. Вот документы на квартиру — будь любезен, передай их папаше Беренашу.

— А вот эта сумка — тебе. Она набита казенной наукой. Пособия-собрали для тебя начальники, а сумку жертвую я. В подарок и как память.

Сумка была холщовая, с нарисованной на ней картинкой и с ремешком. И действительно набита наукой.

— Премного тебе благодарен, Франер. Теперь я обеспечен и брошюрами, и советами, и предсказаниями. А сумка мне нравится. Такие теперь, кажется, в моде?

— Погоди, не спеши. У меня есть еще время. Эти официальные, питающие идеями пособия все равно мало чем тебе помогут.

— А может, мне больше ничего и не надо. Видишь ли, Франер, меня никогда не интересовало, что во время спектакля творится за кулисами.

— А зря. Заметь: ничего не бывает случайным… Когда в 1972 году я поступил на завод шофером легковой машины, круг моих обязанностей быстро свел меня с разными людьми. И твой знаменитый тогда бригадир, Канижаи не раз сиживал в моей «Волге». Известная личность, он уже давно ходил в этаких «звездах». Я возил его на Будапештскую международную ярмарку, где монтировали для демонстрации современную градирню; старик, как маятник, курсировал от бригады к начальству и обратно. Я как-то спросил у него: «Чем недоволен, мастер?» Он выругался и разразился тирадой: «В начале недели нам нужно было несколько квадратных метров плексигласа. Пришлось обивать пороги десяти канцелярий, объяснять двадцати бумагомарателям, о чем идет речь. В конце концов двадцать первый не подписал то, что мне с трудом удалось выбить. Сказал, что плексиглас — очень дорогой материал, используйте, мол, стекло, оно тоже прозрачное. Я попросил у него письменный документ. Он отказался, но плексигласа не разрешил. Тогда я, разозлившись, приволок витринное стекло. Но на эксплуатационные испытания притащил и этого деятеля. Стекло сверкало, а он весь аж разрумянился от удовольствия: мол, какую экономию сумел обеспечить. Я подвел его ближе: гляньте, дескать, получше. Разумеется, стекло не выдержало давления и разорвалось. Всех окатило с ног до головы водой, и его, конечно, — главного виновника. Ну а в результате, когда стали доискиваться, кто же виноват, все свалили на меня. И этот джентльмен еще угрожал мне всеми возможными наказаниями…» Меня поразила горечь Канижаи. Зная, какой славой он пользуется, я никак не мог подумать, что он настолько разочарован. Я так и сказал ему: «Это вы-то жалуетесь, знаменитый бригадир «золотой бригады», гордость нашей фирмы?!» Ну, разумеется, это его еще больше ожесточило: «Вам, коллега Франер, этого не понять. Для того чтобы представить себе нашу профессию, мало одного воображения. С вашей колокольни даже поверить трудно, что творится в заводских низах, в заводской гуще. «Золотая бригада»?! Еще что?! По сравнению с тем, что мне приходится делать, даже сизифов труд покажется детской игрой в песочек. Но я уже устал. И не только я…» Я действительно поначалу не понял, что так взволновало и огорчило старика. Подумал, что, вероятно, у него нечто вроде истерики примадонны.