Полина Санаева - Черная водолазка [litres]

Маминой походкой носками наружу, маминой прямой спиной я привыкла гордиться. А как-то раз догоняла ее у подъезда и заметила что-то знакомое – с одной стороны родное, а с другой – пугающее: мама устала и шла, как бабушка с дачи. Списала на наследственность. Я-то совсем другая – не в маму, думала я про себя. Спортивная порода, легкая атлетика, у меня ноги скорее заплетаются, чем топают.

Прошло пару лет и теперь я знаю ту походку изнутри. Заметила, что топаю, машу рукой и одернула себя – ну уж нет! Я так ходить не буду. И только теперь догадалась – это была не бабушкина походка. И не мамина. Это просто походка уставшей женщины, которой надо идти, а она устала ходить еще триста лет назад.

Но мама все-таки не бабушка – родившихся в сороковые иногда выпускали попастись, хоть и недалеко и ненадолго. И на променаде в магазин мама по-прежнему балеринно держит спину, а наступает мягко и аккуратно. Она никогда не выйдет из дома в чем попало, например, в неглаженом. Или в юбке, не сочетающейся с блузкой. Или в случайных серьгах. Так было всегда. И это внимание к внешнему виду вытекает из требовательности к себе, немодной на фоне новых установок про «делать, что хочется», «жить, как удобно» и носить комфортную одежду.

С папой у них не заладилось, когда он стал отказываться надевать глаженые рубашки, а надевал, наоборот, мятые, а иногда еще и грязные – с маминой точки зрения, с его – идеальные. Мама даже пыталась перегораживать собой дверь, и говорить: «Я тебя не выпущу в таком виде». Но силы были неравны, он вырывался.

И вот прошло всего 30–40 лет, и мама смягчилась. Мне она дверей не перегораживает, а только грустно шепчет в закрывающиеся двери лифта или в шахту лифта:

– Губы накрась! Хотя бы…

Мамы дают, что могут, а потом ты вырастаешь и остальное находишь в других местах. Потом теряешь, потом снова находишь, а в промежутках – мамы – это единственная доступная нам стабильность.

За пять институтских лет у нее был очень один, очень короткий роман. У меня африканские страсти, встречи-прощания, ссоры-примирения, философские споры, потери и находки смыслов жизни, а она… Ездила каждый день на занятия – с занятий, на работу – с работы. Спокойненько так. Я все думала – «как она жить-то будет?», намекала ей, что уже пора начинать, ну, что ли, учиться строить отношения.

А сама как рассорюсь со всеми, как достигну дна отчаяния – так к ней, в оазис безмятежности. Чтоб без этих: «А он че? А ты че?» Отсыпаться, пироги есть. Отойду – и обратно, как та Баба-яга, к себе, в омут. А она – ну, депреснет иной раз, но в целом – без драм, без драм. Всегда без спутников, одна… «Ну, я пошла», и пошла себе. Потом и вовсе отчалила в дружественную Беларусь. Там познакомилась с парнем, как говорится, полюбила его. Вышла за него замуж. Родила сына. И вот живут они так 15 лет. Ага-ага, так бывает.

А я, устав сначала от страстей, потом от семейной жизни, а потом от целибата, не придумала ничего лучшего, как снова поехать к ней – поспать, успокоиться.

Приезжаю, а там такой муж! Споко-о-о-о-о-о-о-о-о-ойный, как…. Как… как надо, в общем. Глянет, бровь подымет, и думаешь: это он уже замечание делает или пока только предупреждает?

Но вот заходим с сумками домой, он надевает красивый фартук и шмыг – на кухню. Чтобы что делать? А чтобы разогревать то, что приготовил перед тем, как ехать за мной на вокзал. Таких вкусных борща и котлет я в жизни не ела. Подруга так, больше из вежливости, поныла – просила его посуду не мыть. Но он ее не послушал. Я сижу, молчу, вида не подаю, а сама в полном… В полном.