Анатолий Макаров - Мы и наши возлюбленные

— Да вроде бы, — тяну я неуверенно, сознавая, как легко может воротиться беспричинная тревога, терпеть не могу я эти звонки сверху, даже от приятеля исходящие.

— У меня к тебе дело. Вернее, не у меня, совсем зарапортовался, а у главного. Павел Филиппович спрашивает, не мог бы ты к нему зайти.

— Представь себе, Вася, мог бы, — отвечаю я.

— Ну и чудненько! Через двадцать минут ровно, в половине первого, тебя устроит?

— Как не устроить, устроит, разумеется. Самое подходящее время.

— Отлично! Значит, жду. Прямо, без звонка, подымайся, и все дела.

Вот тебе и раз. Ничего менее приятного и придумать нельзя. Во время ответственных разговоров меня одолевает слабость, развившаяся, как это ни странно, именно в последние годы, раньше по молодости лет я испытывал в просторных кабинетах, отделанных дубовыми панелями, священный трепет, перемешанный со жгучим интересом. В последнее время меня все реже требуют наверх, положение мое устоялось, однако надежд я больше не подаю, возраст не тот, молодые ребята с энергией вновь посвященных взяли на себя эту честолюбивую миссию. Им снятся теперь международные турниры, беспосадочные перелеты, элегантная суета пресс-баров, мне они уже отоснились. Я уже типичная газетная кляча, специалист по семейным склокам и производственным конфликтам, певец рабочих будней, окраин-новостроек и серых осенних дней. Лицо мое затерялось в толпе коллег, чему я искренне рад в душе. Ибо, не испытывая больше в дубовых кабинетах трепета, я ощущаю там очевидную неестественность своего положения: вчерашний вундеркинд, завтрашний неудачник, кому от меня радость? Я гнусно потею, сидя за образующим букву «Т» совещательным столом, мнусь, бормочу что-то невнятное, так, что заставляю собеседника переспрашивать, или же, наоборот, вдруг ударяюсь в красноречивую откровенность, вовсе не подобающую данному месту, странный животный озноб время от времени пробегает по моей спине, знаменующий собой одновременно и волнение, и сопротивление организма чуждой ему среде.

С таким-то чувством иду я по коридору, запоздало соображая при этом, зачем это я мог понадобиться главному. Разумеется, прежде всего лезут в голову всякие страхи, вечный призрак «телеги», то есть доносительного письма, страшит меня еще с практикантских лет. Слава богу, каких только «телег» мы не перевидели. И по поводу выпивки в командировке, и по случаю поведения, несовместимого с моральным обликом, и, наконец, в виде опровержения, подписанного многими находящимися на заслуженном отдыхе товарищами и адресованного сразу же в несколько самых что ни на есть руководящих инстанций.

Сколько раз составлял я пенсионерам, авторам громыхающих «телег», почтительные подробные ответы, в которых сквозь непременную покаянную тональность, сквозь перечень мнимых кар, свалившихся на голову самонадеянного или нерадивого сотрудника, удавалось протащить два-три язвительно вежливых аргумента, скрытый сарказм которых был очевиден, вероятно, лишь мне одному, однако и он служил некоторым утешением в этой постыдной смиренной работе. Победить любой страх можно, лишь высмеяв его, надо думать, именно поэтому среди редакционных розыгрышей самым популярным почитается собственноручное изготовление липовых доносов. Лучшего объекта для них, нежели Коля Беликов, сам, между прочим, большой любитель и мастер подстроить кому-либо шкоду, и не сыскать. Обыгрывается чаще всего Колино обыкновение по нескольку раз в год ездить в Ленинград для изысканий в тамошних архивах. Достается бланк с грифом ленинградской гостиницы «Октябрьской», «Московской» или даже «Астории» и на нем печатается подлейшая слезливая жалоба на «вашего сотрудника Беликова Н. П., который, потрясая редакционным удостоверением, пытался в неустановленное для посещений время провести в свой номер постороннюю гражданку». Эта «телега» с поддельной руководящей резолюцией: «Непременно разобраться» по чистой якобы случайности попадает в Колины руки. Ну, скажем, сердобольная секретарша решается предупредить его о грядущей опасности. Прочитавши гнусный поклеп, Коля прямо-таки к потолку взмывает от негодования, по всем этажам редакции носится он, вытаращив глаза, взывая о справедливости совершенно не к тем людям, от которых что-либо в его судьбе может зависеть, и опровергая при этом вовсе не главные, а скорее побочные улики доноса. «Я удостоверением не потрясаю! — кричит, например, Коля. — Не имею привычки!»