Дмитрий Стахов - Сон в начале века

Так было до тех пор, пока не приехал в первый раз Геннадий, который, войдя в лизину жизнь, стал лизиным четвертым, и Лизе представилось — не сразу, конечно, — что больше не будет никого, что устойчивость обретена, что выстроен квадрат, что завершенность достигнута.

В первый свой приезд он говорил несколько торопливо, будто — захлебывался, а улыбаться предпочитал, губ не разжимая. И искал он тогда не Лизу, а ее старшую сестру, и долго переспрашивал: «Как умерла? Ты шутишь, да?»

Какие тут шутки!

Они встретились после лизиной работы — она тогда стояла за прилавком в парфюмерном отделе, — и Геннадий долго расспрашивал о лизиной старшей сестре, качал головой. Пахло от него чем-то таким, что никогда в лизин универмаг не поступало, когда он поворачивался или брал Лизу под руку, куртка его поскрипывала, ботинки были темно-вишневыми, с дырочками, блестели. Они прошли от универмага до метро — четыре автобусных остановки. Фонари горели через один, темнота поднималась от влажной земли, окутывая серые стволы берез и их желтеющие кроны. Говорить с этим Геннадием о своей старшей сестре, о ее самоубийстве, Лизе не хотелось, тем более — не знала она причин, которые заставили сестру съесть три упаковки снотворного и открыть газ. Геннадий же напирал как раз на причины, его — как Лиза поняла, — не интересовала лизина старшая сестра сама по себе, его интересовало: «Почему?» У метро Лиза стала прощаться, повернулась к Геннадию так, что в ее темно-голубых, почти синих, глазах отразился свет буквы «М». Геннадий взял ее руку в свою, в своей руке задержал, и по его лицу разбежались очень шедшие ему морщинки. «Может, поужинаем?» — спросил Геннадий, рта почти не не раскрывая: как поняла Лиза, зубы у него были порчеными. Раньше никто и никогда не приглашал Лизу на ужин, в этом вопросе было что-то не отечественное, что-то чужое, что-то манящее. Лиза пожала плечами, а Геннадий, шагнув к краю тротуара, поднял руку: таких как он, с поднятыми руками, было немало возле метро, но такси подъехало именно к нему.

Ко второму его приезду Лиза собиралась учиться на вечернем: экономика и организация управления производством, и работала секретарем в малом предприятии: что-то где-то производили — что-то давно никому не нужное, безнадежно устаревшее, но трудоэнергоматериалонаукоемкое, — а малое предприятие лизино пыталось это что-то продать с особенной для себя выгодой. Лиза хотела стать хорошим специалистом — отец твердил ей постоянно: «Что бы ни происходило, надо быть мастером своего дела!», хотя сам никаким мастером не был, а уныло уходил куда-то по утрам корпеть над скучными бумагами, а к вечеру возвращался, неся с собой затхлость, табачный перегар и запах съеденного за обедом беляша. В доме пахло коврами, шторами, покрывалами, пахло готовкой: вода в большой кастрюле вечно закипала на плите, кость с остатками мяса лежала на разделочной доске, на большой тарелке — капуста и морковь. Мать лизина всегда варила щи.

Лиза ждала его звонка, ждала все те несколько месяцев, пока он перевозил свою жену и ее сына от первого брака из Мневников, Москва, в Куинсборо, Нью-Йорк, что, как Гена ей объяснил, было делом тягомотным. Гена заехал за Лизой на работу. Куртка была та же самая, только — потертая, зубы торчали через один, но уцелевшие уже были хороши, и Гена мог улыбаться, их демонстрируя. Третьим в машине был Боря, хозяин машины, который был задвинут на заднее сиденье, но говорил без умолку, и Лиза — Боря обращался к ней «Элизабет», — затылком чувствовала, что все, о чем говорит Боря, говорится для нее. Они поехали сначала в театр — у Бори был знакомый администратор, потом в ресторан — у Бори был знакомый официант, и по дороге от театра до ресторана выяснилось, что в том никому не нужном, чем торговало лизино малое предприятие — выяснилось совершенно случайно, Лиза даже не знала, как правильно произносится название этого элемента, — содержится лубентий. «Так-так, — проговорил Боря в затылок Лизе, — один грамм — сорок тысяч долларов, если, конечно основной состав элементов...». Гена быстро оглянулся через плечо: «Потом об этом...».

В первый приезд Геннадия Лиза была с ним в квартире его родителей. Родители смотрели телевизор в большой комнате, Геннадий их отвлек, а Лиза проскользнула в его комнату — узкую, пыльную, заставленную сумками и чемоданами. Перегородки были тонкими, почувствовав, что Лиза вот-вот закричит, Геннадий затолкал ей в рот угол подушки — Лиза так вцепилась в подушку, что потом долго доставала изо рта горькие перышки. В туалет он ее не выпустил — хотя родители давно спали — принес большую банку и отказался отвернуться.