Дмитрий Стахов - Сон в начале века

— Он хотел меня изнасиловать, — указав на Кынтикова, выговорила Кочешкова.

Что было совершеннейшей правдой.

— А он меня спас, — кивнула она на Сурмака, наконец-то решившего расстаться с отверткой и положившего ее на низкое плюшевое кресло.

И это было правдой.

Кочешков, под грузом правды ощутивший слабость в коленях, сел в кресло.

— Швейцарцы приехали! — вынимая из-под себя отвертку, отшвыривая ее в угол и устраиваясь поудобнее, сказал Кочешков. — Я так с ними устал!

Что было правдой тоже.

Темный вечер, косой дождь со снегом стали их сообщниками. Кочешкова, запахивая легкую шубку, притоптывая сапожками, стояла возле, когда муж ее с Сурмаком грузили кынтиковский труп. «Джип» даже качнулся и немного просел. Тяжеленек был Кынтиков при жизни, смерть же, как известно, непостижимым образом увеличивает вес, хотя и должно быть иначе, мертвые должны быть легче живых, ибо в момент смерти живых покидает душа.

С немым вопросом Кочешкова посматривала на Сурмака и Кочешкова: кто из них вернется? Кто? Муж или любовник? Неужто — оба?

Темнота, пустота, плохая погода. Где-то пробили часы, трагическая, не чаровница, луна выскочила из-за туч. Кочешкова вставила в угол рта тонкую сигарету, щелкнула зажигалкой. На мгновение ее зрачки вспыхнули красным. Она глубоко затянулась. Вкус табака напомнил о том, что с утра она выпила только чашечку кофе. Сурмак и муж теперь стояли возле «джипа» в скорбном молчании: собирались с духом. Кочешкова выпустила дым и заметила на противоположной стороне улицы маленький автомобиль, в нем двух человек, чьи лица, бледные в лунном свете, словно — неживые, напоминали о смерти вернее, чем само ее соседство, чем присутствие ее рядом, чем недавнее прикосновение к ней. Двое из маленького автомобиля наблюдали за ней, за Кочешковой. Их глаза, черные и большие, смотрели на нее не мигая. Ей стало не по себе, она быстро взглянула на мужа и Сурмака, вполголоса обсуждавших — стоит ли копать могилу или лучше просто бросить Кынтикова в какой-нибудь овраг, где его тело засыпет вскорости снег, а то, что от него останется, найдут лишь весной. Сидевшие в маленькой машине заметили ее взгляд, и один из них поднес палец к губам. Кочешкова послушалась, растоптала сигарету каблуком, шикнула на мужчин: скоро вы там? Долго еще будете резину тянуть? Клопа ячить? Те встрепенулись, полезли в «джип». Кочешкова подошла к двери мужа, поцеловала его, потом, обойдя «джип», поцеловала Сурмака. Ей нечего было бояться, она была связана с ними кровью. Кочешков тронул «джип» с места медленно, как катафалк.

Стоило «джипу» скрыться за поворотом, как маленькая машина развернулась, остановилась возле Кочешковой, один человек вышел из нее на тротуар и открыл для Кочешковой дверцу.

— Садитесь, пожалуйста! — сказал кынтиковский, сам оставаясь под снегом с дождем.

Сев в машину, Кочешкова попала в объятия густого, тягучего, мужского аромата. Там, за рулем, сидел Тебеньков. Его перебитый нос со свистом втягивал и выпускал воздух.

— Убили, значит, Санька? — спросил Тебеньков.

Кочешкова промолчала.

— Кто? — спросил Тебеньков.

Кочешкова промолчала вновь.

— Ладно! — Тебеньков воткнул скорость, и машина юзом пошла по дороге. — На вот, держи!

На ладонь Кочешковой легла продолговатая черная коробочка.

В коробочке шла серьезная, коробочкина, жизнь. В ней что-то потрескивало, гудело, коробочка вибрировала, на ней попеременно вспыхивали две лампочки-кнопочки, красная и зеленая.

— Что это? — спросила Кочешкова.

— Когда скажу «Давай!» — нажмешь вот на зеленую, — не отвечая по примеру Кочешковой, проинструктировал Тебеньков, — а потом, сразу — вот на красную. Понятно?

— Да...

Они догнали «джип». Тебеньков сначала просто сел на огни, потом чуть отстал, потом приблизился вновь, потом отстал метров на пятьдесят и отставание свое увеличил. Улица шла через парк, было пустынно, тоскливо.

— Нажимай! — сказал Тебеньков.

— Нажала! — выполнив его приказ, сообщила Кочешкова.

— Теперь вторую!

— Нажала!

И трое ее мужчин, двое живых и один труп, сокрылись в огромной огненной вспышке: в «джипе» удачливого бизнесмена сработала бомба.

— Ключ! — завопила Кочешкова. — Ключ от сейфа! Ключ!

— Дура! Что же ты не сказала! — Тебеньков, уже собравшийся уйти на боковую аллею, помчал навстречу огню. — Где?

— На шее!

Тебеньков выскочил, Кочешкова — за ним. Раскуроченный взрывом «джип» полыхал. Тебеньков стащил с полных плеч свой любимый куртец, орудуя им, как кошмой, смог открыть дверцу. Кочешков выпал на грязный асфальт словно куль, с влажным чмоканием. Тебеньков с Кочешковой склонились над ним: половины головы как не бывало, весь закрученный, грязный, весь обугленный. Мертвый. Кочешкова развязала узел галстука, Тебеньков разодрал ворот рубашки. Его скользкие руки никак не могли захватить тонкое золото ажурной цепочки. Наконец он смог цепочку рвануть, и тут же подъехали на трех машинах менты.