Дмитрий Стахов - Сон в начале века

Выяснилось, что «зеленый» заместитель профессора собирался порезать Выросткевича на куски, дабы использовать его пропитанные мужественностью и силой органы для пересадок нужным и денежным людям, но профессор, гордый своей последней разработкой и результатами операции на Выросткевиче, Выросткевича решил сохранить и везде и всюду растрезвонить о своих успехах. Таким образом, профессор ищет Выросткевича, чтобы показать возможности метода, «зеленый» — выполнить задуманное, враги мошенника — довершить начатое, ибо автокатастрофа была подстроена, и тот, чья кисть сейчас была кистью Выросткевича, всем сидел костью в горле, всех достал своими зверствами, насилием и издевательствами. После этих слов Выросткевич громко рыгнул, вытер тыльной стороной ладони нос и спросил: «А ты кто такая?»

«Я первый опыт профессора, женщина с сердцем маленькой птички, — сказал очаровательная ассистентка. — Могу летать, могу чирикать и вить гнездо, могу сочинять рефераты и проводить сложные операции. Ну что ты застыл? Наливай!» Выросткевич и не успел подумать — что за черт? Она сумасшедшая? Какое там еще, блин, сердце птички? — дверь квартирки слетела с петель, ворвались семь журналистов из ведущих газет, с телевидения и радио с микрофонами, блокнотами, телекамерами, шестеро мордоворотов без шеи и сомнений, пятеро омоновцев в масках, с автоматами и в бронежилетах, четыре ассистента профессора со шприцами и мобильной диагностической аппаратурой, трое санитаров с носилками и смирительными рубашками от «зеленого», да Шарабурин и представитель администрации типографии с бумагами о компенсации за ущерб. Все они бросились на Выросткевича, все они его окружили, начали ломать, пеленать, колоть, мочить, уговаривать, расспрашивать и снимать.

Выросткевич заорал, у него началась совершенно дикая эрекция, он огляделся в поисках ассистентки, но та ударилась о пол, превратилась в маленькую птичку с черной головкой, с красной грудкой и желтыми лапками и вылетела в открытую форточку так стремительно, что никто, кроме Выросткевича, ничего не заметил. Только вошедший после всех вальяжный милицейский начальник, который первым делом пинками выгнал журналистов, бандитов, санитаров, ассистентов и Шарабурина с представителем администрации типографии, обнюхал оставленную птичкой рюмку и приказал вошедшим за ним вышколенным подчиненным приобщить ее к делу, что и было тут же исполнено.

Есть люди — таков и Выросткевич, — которые, не беря себе за труд вникнуть в суть происходящего, согласны в том, убеждаясь очевидностями, что существующий порядок жизни и отношений соединен с большим злом. Однако такие люди единственным для себя утешением в данном вопросе имеют мысль, что другой порядок просто-таки невозможен. И дело тут не в данном порядке, как бы ни горячились эти же люди или их противники, те, кто утверждает обратное, а в том именно, что существующий порядок жизни и отношений — лишь один из многих. Дело тут в отношении ко злу, понимаемому широко, включающему в себя и то зло, которое лежит в основе устройства общества, и то, которым полнятся связи его членов.

Одни, такие как Выросткевич, убеждены, что зло неизбывно, что как бы, где бы, когда бы ни существовал человек, существование человека есть существование зла. Другие, умные и циничные, к числу которых Выросткевич уже не принадлежит, полагают, что люди суть некое множественное воплощение зла, вочеловечивание, без которого зло просто не существует и существовать не может. Третьи же, напротив, считают, что зло вовсе не обязательно есть всенепременный спутник человека, они верят в золотой век в прошлом, в то, что он наступит и в будущем, они верят, ища подтверждений в наиболее красочных событиях человеческой истории, что в сердце каждого лежит не камень, а готовый распуститься, уже распускающийся, уже распустившийся цветок добра. И, что характерно, и те и другие никогда не приходят к согласию, ибо согласие в вопросах веры невозможно, а возможно лишь подавление одних другими, то есть — зло и насилие.

В особенности же согласие выглядит кошмарно, когда оно достигается за счет подавления верящими в добро тех, кто верит во зло. Подобное случается намного чаще, чем противоположное.

В беседах о добре и зле, о возможной окончательной победе того или другого и прошла целая ночь, которую Выросткевич провел в обществе вальяжного милицейского начальника. Начальник не читал и тысячной доли тех книг, что прочел Выросткевич, но зато, прочитав всего несколько, помнил их практически наизусть. Поэтому когда Выросткевич щелкал пальцами и пытался подкрепить свои рассуждения какой-нибудь цитатой, вальяжный тут же свои доводы цитатой подкреплял, и смотрел на Выросткевича с сожалением: милицейский начальник отстаивал принципы добра, оппонент же его сомневался в их торжестве.