Дмитрий Стахов - Сон в начале века

«Тебя ищут все, — сказал Шарабурин, рассмотрев приятеля как следует, — и менты и бандиты и бабца одна даже». «Что за бабца?» — проявил интерес Выросткевич. Шарабурин очертил руками формы, но скривился — получалось: не на его, Шарабурина, вкус, не за что взять, не на чем отдохнуть душою и телом. «А чего с тобой вообще? — спросил Шарабурин. — Ты какой-то такой. Я бы, на твоем месте, уехал к едрене. Деньги есть?» Выросткевич кивнул. «Литредакторша ходит тенью. Ест только супчик. Курит, — продолжал Шарабурин. — Про тебя спрашивала, а бандиты говорят — ты кого-то кинул, менты — ты машину угнал, бабца интересовалась адреском», — Шарабурин огляделся по сторонам и быстро лизнул лиловые губы. «Дал?» — спросил Выросткевич. «Нет...» — соврал Шарабурин. «Ладно, зайди к начальству, скажи — я еще бюллетеню!» — Выросткевич хлопнул дружка по плечу. Что за бабца? Что ей надо? От кого она? — думал Выросткевич, но главное: кто за ним охотится? Зачем? Почему? А еще в нем, исподволь, медленно, неуклонно вызревал самый, самый главный вопрос — кто же он теперь? Кто?!

За гаражами, возле железной дороги, ближе к вечеру собирались играть в секу. Выросткевич подошел к игрокам, когда ставки подросли, когда банковал Шарабурин. «Поставь тыщонку! — сказал, заметив Выросткевича, Шарабурин. — С тебя еще и должок. Помнишь — в день, когда тебе руку оттяпало, ты, как всегда, проигрался?» «Помню...» — кивнул Выросткевич и поставил тысячу. Ему сразу пошла карта, он выиграл, а, взяв колоду в руки, неожиданно разъял ее веером, ловко, с легкостью перемешал, раздал карты игрокам так быстро, что Шарабурин заморгал. Игра пошла серьезная. Шарабурин повышал ставки, прочие, один за другим, свои карты бросали.

Наконец, когда на картонке — игорном столе лежала настоящая куча денег, Шарабурин открылся. Тридцать два! Столько же, сколько было у Выросткевича! Выросткевич еще раз раскрыл карты, и его правая рука пластичным и четким, оставшимся незамеченным для всех движением поменяла десятку на неизвестно как оказавшийся в рукаве туз. Тридцать три!

Под восторженный гул Выросткевич придвинул к себе деньги, жестко взглянул на Шарабурина: «С тебя еще двести тысяч!» «Завтра!» — Шарабурин хотел подняться и уйти. «Сейчас!» — процедил Выросткевич. Шарабурин засуетился, вытащил из кармана долларовые купюры, начал их разглаживать, пересчитывать. С непроницаемым лицом Выросткевич протянул руку, заграбастал все деньги, вытянул из них пять долларов, скомкал, отщелкнул шарик Шарабурину. «Э-э-э! — Шарабурин огляделся, ища поддержки. — Эй!» «Ты ведь шулер! — сказал Выросткевич. — Ты нас тут сколько обувал?» «Шулер?!» — Шарабурин даже подскочил. Выросткевич схватил Шарабурина за воротник: «Кто отключил блокиратор, а?» Шарабурин просто онемел.

Выросткевич встал. Все расступились. Выросткевич пошел, не оглядываясь. За спиной он слышал, как на Шарабурина наседают, как Шарабурин огрызается: «Да что вы его слушаете! Мужики! Кончай, мужики! Да вы что, мужики?!»

Выросткевич шел, не оглядываясь. Теперь ему хотелось схватки, борьбы. Его мышцы напрягались, в них просто пульсировала сила. Он не боялся, только бы перехватить инициативу, только бы первому сказать, сделать, решить, купить. Еще днем, по открытой форточке на кухне, он понял, что в его квартирке кто-то есть. Теперь, в глубоких сумерках, он видел свет в своей квартире: торшер в комнате, светильник над плитой. Он никого не боялся.

На лестничной клетке, еще вставляя в скважину ключ, Выросткевич уловил исходящий из-под двери вкусный, теплый, добрый аромат. Он бесшумно открыл дверь, просочился, протек, встал на пороге кухни: там была незнакомка, брюнетка, в красном свитерке, в желтых облегающих лосинах, ручки порхали, брюнетка готовила ужин. Выросткевич кашлянул, незнакомка обернулась, и он, узнав щелкнувшую его по члену ассистентку, смутился.

Наслаждаясь его смущением, ассистентка усадила Выросткевича за стол, положила ему на тарелку домашних пельменей, налила в его стопарик холодной водки, на вилку наколола ломтик селедки. «Со свиданьицем!» — сказала ассистентка и подняла свой стопарик. Они выпили и закусили. Выросткевич отдал должное прекрасным пельменям, сочной селедке, холодной водке.

С набитым ртом, заливая в себя стопарик за стопариком, он расспросил ассистентку обо всем и узнал, что пришили ему действительно чужую кисть, что от хозяина кисти после автокатастрофы осталось кровавое месиво и что хозяин был ни много ни мало как шулер, мошенник, громила, убийца и насильник. Выросткевич также услышал, что профессор изобрел уникальный способ поднятия жизненного тонуса того, кому пришивают утраченный орган, путем введения экстракта из тканей бывшего владельца этого органа. Экстракт из шулера, мошенника, громилы, убийцы и насильника так повлиял на Выросткевича, что он стал ловчее, смелее, безжалостнее, мужественнее. Говоря про мужественность Выросткевича, ассистентка потупилась, но Выросткевич невозмутимо попросил ее продолжать.