Джульет Греймс - Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны [litres]

Стелла не помнила толком предыдущие наезды отца – она была слишком мала. Но этот визит врезался ей в память. Основное впечатление девочка вынесла вот какое: без capo familia – главы семейства – семейству живется куда лучше. Отец оказался слишком велик для единственной комнаты домика на горе; все пространство заполнили звуки и запахи, им производимые. Не то чтобы Антонио много общался с детьми – просто, когда ему было что сказать дочерям и сыну, он не говорил, а орал. Стелла и Четтина терпели постоянные шлепки по заду, которыми отец награждал их за поведение, «не подобающее девочкам», – а именно за беготню по комнате и разговоры за обедом. Ассунта никогда их по таким пустякам не наказывала. Отец больно уязвлял Стеллину гордость; ей, подвижной и непосредственной, большого труда стоило выносить установленный отцом новый режим.

Стелле внушали, что она любит отца, а отец – ее. Но вот они встретились, и стало ясно: Стелла и Антонио – абсолютно чужие друг другу, и общего между ними – только Ассунта. Стелла сомневалась даже, что Антонио помнит ее имя – так редко оно срывалось с отцовских уст. Однако хуже всего была перемена, которую Антонио произвел в Стеллиной дорогой мамочке. С лица Ассунты не сходило затравленное выражение, глаз она не поднимала и казалась одновременно раздосадованной и вымотанной. Ей прибавилось стирки и уборки. Когда Антонио ее бранил, она лишь ниже наклоняла голову. Наверное, маме было одиноко – ни бабушка, ни тетя Розина к ней больше не заглядывали, боясь рассердить зятя. Самый дом стал не мил Стелле, так теперь тут сделалось мрачно. Стелла достаточно подросла, чтобы задаться вопросом: зачем вообще нужен муж и отец, если от него столько беспорядка и неприятностей?

Боюсь, тут дело еще и во времени, которое выбрал отец для поездки на родину. Возможно, появись он раньше, когда Стелла, в силу возраста, еще не страдала бы от необходимости подчиняться Антонио, ее жизнь пошла бы по-другому. Возможно, тогда Стелла вступила бы в пору юности с более предсказуемыми желаниями, воспринимала бы ухаживание парней и замужество как награду, за которую стоит побороться, а не как приговор к пожизненной каторге.

Омерзительнее всего было видеть, как отец пользуется телом матери. Это происходило почти каждую ночь в новой кровати, которую Антонио сколотил, едва нагрянув, и придвинул к северной стене. Раньше Стелла засыпала, пригревшись у Ассунтиной пышной груди, да еще Ассунта гладила ее по спинке, убаюкивала. Теперь в мир сновидений Стеллу сопровождал материнский шепот, отлично слышный с новой кровати:

– Что, опять? Неужто ты не устал, Тоннон? Тише, детей разбудишь.

Вскоре эти увещевания сменялись новыми звуками – мокрым шлепаньем и приглушенным урчанием, различимыми даже сквозь сопение сестры и брата. Недоумевая, почему родители ночь за ночью занимаются бессмысленным делом, Стелла начала подсматривать. Ей открывалось немногое – отцовские ягодицы, желтоватые в свете летней луны, и материнские ноги, торчащие из-под задранной сорочки. Если лунный луч падал Ассунте на лицо, Стелла видела всегда одно и то же, а именно напряжение и тревогу.

А потом случилось Нечто. Это было за неделю до большого праздника в честь Богородицы – Радости Всех Скорбящих. Почему-то прежде Стелле удавалось наблюдать за родителями незамеченной, но в ту конкретную ночь Антонио вдруг отвлекся посреди акта и встретил взгляд дочери. Стелла здорово перепугалась, поспешила уткнуться в матрас и даже рукой голову прикрыть. Увы, было поздно. Антонио довершил начатое с Ассунтой и прошлепал к кровати, на которой лежали его дочери и сын.

– Тоннон! – испуганно прошептала Ассунта.

– Я сейчас.

– Не буди детей!

Босые ноги остановились прямо перед Стеллиным носом (она подглядывала из-под локтя). От страха в животе все сжалось.

– Не притворяйся, извращенка малолетняя! Ты не спишь, я же знаю, – вполголоса произнес Антонио.

Стеллу затошнило. Слово «извращенка» она слыхала и раньше, однако его смысл оставался темен. Стелла решила, что лучше притвориться крепко спящей.

– А ну-ка, посмотри на меня, – велел Антонио.

Стелла не шелохнулась.

– Тоннон! – позвала Ассунта уже более настойчиво.

– Молчи, женщина, – бросил Антонио и переступил с ноги на ногу. Волоски на его икрах были жесткие, будто проволока или свиная щетина. – Маристелла, посмотри на меня, или я тебя до смерти запорю.

Делать было нечего. Стараясь не выдать, что ее вот-вот стошнит, Стелла отняла от лица руку и не без труда приняла сидячее положение. Язык она словно проглотила, зато метнула на Антонио полный ненависти взгляд. Прямо у нее перед носом поблескивал в звездном свете мокрый половой член. Стелла не знала, куда девать глаза.