Дмитрий Стахов - Крысиный король

…Вальтера, после того, как он допил кофе, подхватила разлучница. Край его рубашки не был заправлен в брюки, торчал из-под пиджака, Вальтер был бледен и красноглаз. Он завладел левой рукой разлучницы, поцеловал пытавшиеся протестовать, растопырившиеся пальцы, усики из взбитых сливок смазались, большая часть их оказалась на толстом золотом кольце с большим коричневым камнем.

Опыт учит — любая беда имеет предвестие. Необязательно, чтобы все вокруг начало дышать тихим ужасом, чтобы все становилось несуразным, корявым, чтобы накапливались мелкие неприятности, которые развернутся в настоящую беду. Она может до поры до времени скрываться в мелочах, в безобидных, ничего в отдельности не значащих, но вместе эти мелочи, быть может, даже приятные, легкие, обещающие, наоборот, нечто хорошее, в сумме, никогда не равной составным частям, несут в себе что-то зловещее.

Важно отметить — это общее замечают далеко не все. Скажем, Потехин, когда я указывал на признаки приближения катастроф, малых, больших, несущих мелкие неудобства, сметающих все на своем пути, всегда отмахивался, говорил, что я накручиваю, что-то придумываю, вижу во всем только плохое, не умею радоваться настоящему, что боюсь будущего, а следовательно — не чувствую настоящего, не живу, и, глядя, как разлучница заталкивает край рубашки Вальтера ему в брюки, сказал Потехину, что сегодня, с самого утра, у меня плохое предчувствие, произойдет что-то еще, необязательно сегодня.

К нам подошел Вальтер.

— Мне нужно на воздух! — сказал он. — Здесь так душно!..

Мы вышли из ресторана и сели в машину. Смуглый юноша завел двигатель, посмотрел на Потехина. Потехин кивнул, и мы поехали.

— Отец мне говорил — учи языки! — сказал Вальтер. — Языки — залог успешной карьеры. Он знал родной немецкий, это понятно, потом польский, литовский, русский, французский, итальянский, сербский и чешский, мог объясниться на английском, пел на испанском. Прекрасно пел, прекрасно, у него была подруга, кубинка, некрасивая, но чувственная и изящная…

У Вальтера зазвонил телефон.

— Да, моя дорогая! Да. Да. Ну, конечно! Сегодня, думаю, не получится, но завтра утром. Да, буду в номере, приходи, позавтракаем. Целую!

Он отключил телефон и спросил:

— Так что ты говорил?

— Ты говорил…

— А! Языки… Итак, сколько там получается? Семь? Да, семь языков, а на скольких он мог послать, обругать, сколько он знал самых страшных проклятий! Даже на языке самого большого индейского племени Парагвая, не помню, как их там называют, он мог послать в задницу, сказать, что сожительствовал с мамой посылаемого, что даже имел его отца. Это звучало великолепно! А я совсем не способен к языкам. Русский, английский по работе, французский из-за гастрономических пристрастий, польскому меня научила сокурсница Бася, но языку нежностей и любви, в остальном мы общались на немецком… И я так мечтал выучить какие-то восточные языки! Они так звучат! Гортанность! Сила!

— Я научу, — сказал Потехин. — Обращайся!

— Считай, что уже обратился! — Вальтер весело засмеялся, тихо рыгнул, повернулся ко мне. — Дядя Карл говорил, что твоя мама, Эра, хорошо говорила по-немецки. Блондинка, голубые глаза. Он и принял ее за немку, когда встретил в «Коктейль-холле».

— Говорит. Моя мать и сейчас еще говорит по-немецки.

— Не цепляйся к словам, братишка! — Вальтер похлопал меня по колену. — Я собираюсь нанести ей визит. Рассказать о последних годах Карла. У него было некое завещание. Я его помню наизусть.

— Мать говорила, что он подошел к ней на улице, у магазина «Рыба» на Горького. Хотя до этого они уже встречались…

— Нет-нет! В «Коктейль-холле»! Справку о реабилитации она получила в марте, значит, пришла туда в конце мая — начале июня. — Откуда ты знаешь?

— Где-то там, в помещении гостиницы «Москва», было отделение сберкассы, которое выдавало компенсацию, положенную реабилитированным или их родственникам. Двойной оклад. Твой дед был браковщиком в одной из артелей общества политкаторжан, получал немного. Его двойного оклада хватило в ценах конца пятидесятых на два бутерброда, один с красной, другой с черной икрой, и на бокал шампанского. Оставалось еще на один, но, когда твоя мать допивала первый, к ней уже подошел дядя Карл и предложил Эре Ландау-Каморович ее угостить. По-немецки. Она по-немецки же согласилась. При условии, что все ограничится одним бокалом. Одним бокалом, — Вальтер указал на меня, — не ограничилось…

— Ты хочешь сказать, что моя мать отдалась моему отцу в первый же день? За бокал советского шампанского?