Дмитрий Стахов - Крысиный король

Он был уверен в том, что обладает большим влиянием. Видимо, так оно и было. Наступало новое время. Такие, как он, решали вопросы. Те, которые не поддавались, решение которых требовало слишком больших усилий, средств, разрубались по живому. Он приезжал уже с охраной, мы пили коньяк, один охранник дежурил внизу, у машины, другой — на лестничной клетке, пугая соседа, выходившего покурить к мусоропроводу, маленьким, висевшим под пиджаком, израильским автоматом. Катин муж был навязчив. Он, конечно, знал про меня и Катю.

Сначала я думал — догадывался. Или нанял кого-то следить. Оказалось — Катя сама ему рассказала, потом жаловалась, что было проще признаться, чем несколько часов кряду выдерживать допрос. Он делал вид, что ничего не произошло. Устроил мою жену в хорошее издание, а ее все время тошнило, лицо стало еще больше треугольным, подбородок торчал, глаза напоминали глаза персонажей японских мультфильмов, она сидела на бюллетене. Выходила на несколько дней, вновь заболевала. Это был короткий период, когда она была ласковой и покорной; если не сидела на полу, обняв унитаз, то лежала на диване, говорила, что я ее брошу и буду прав, она бы, будь на моем месте, точно бы ушла, необязательно к кому-то, просто в день, в ночь, ну а мне-то есть куда идти, Катя на деньги мужа может снять квартиру, да-да, она сама мне все рассказала, ты на мне женился, чтобы быть к ней поближе, мой залет тут дело десятое, ты трус, боялся ее олигарха и сейчас боишься; не бойся, он лишен чувства ревности, я вот не лишена, подожди, проблююсь, окрепну, я тебе такого задам, ты у меня будешь на цырлах кругами ходить.

Она отлеживалась дома, переживала, что не может выполнить редакционное задание, собиралась позвонить, сказать редактору, что больна, что боится даже выйти из дома, а я предложил сходить вместо нее — делов-то, пойти в Комиссию по розыску при Министерстве обороны, поговорить с заместителем начальника, взять фотографии пропавших без вести в Афгане, отвезти в редакцию, чтобы там сделали копии, — она согласилась не сразу, говорила, что я не смогу задать нужные вопросы, если она напишет их на бумажке, не смогу вопросы запомнить, вопросы она записала, я их выучил, она меня проэкзаменовала, дала редакционный диктофон марки «Олимпус», еще раз проверила, как я помню вопросы, протошнилась, прополоскала рот, спросила — зачем я всем сую под нос свою доброту, свою отзывчивость? я идиот, дурак или хитрован, имеющий какую-то свою цель? ведь всем известно, что мне все до лампочки, что я черствый, сухой, скучный, что мне близки только мои крысы, мои крысиные короли, подожди, рожу, тогда выкинешь своих крыс на помойку, передушишь их и выкинешь, так ты никого не обманешь, уж меня — точно, на хрен ты на мне женился, на хрен я согласилась выйти за тебя, у тебя достоинств — умелый член, да и то — умение его равнодушно, эгоистично, я это чувствую, каков хозяин, таков и он.

У нее было сильное сердцебиение, пульс скакал, я подал ей успокоительное, дал запить яблочным соком, она любила апельсиновый, врач сказал, лучше яблочный, с ним она не спорила, скандалила со мной, она выпила успокоительное, запила соком, ее скрутил новый приступ рвоты, я подумал, что тошнило ее в значительной степени от меня, от моего с нею соседства, то, что какой-то заблудившийся сперматозоид проник в ее яйцеклетку, имело, конечно, значение, но это был фон, пусть многое определяющий, но ведущим была не физиология, а тоска, тоска, распыленная, дисперсная, вылезающая вдруг из щелей; я был виноват, как-никак сперматозоид был моим, она не рассчитывала на его проникновение, ей хотелось перепихнуться, надоело ночевать у подруги — ее родители жили в далеком Подмосковье, — а тут такой облом, да еще какие-то крысы, клетки в маленькой, дальней комнате, скромная свадьба, свадьба по залету; моя мать сказала, что расстроена тем, что я поступаю как порядочный — она это слово произнесла с ударением, — человек, откуда что берется, сказала она, женись, женись, быть может, обретешь счастье…

…Заместителем начальника недавно сформированного Управления по розыску при Министерстве обороны был подполковник-отставник. Леонид Михайлович. Я ему понравился, особенно понравился рассказ про токсикоз беременной жены, про мою ей помощь. «Танкист! — сказал Леонид Михайлович. — Только танкисты своих не бросают. А мог бы сказать — я журналист, примазался бы…» Тогда я пошел дальше и сказал, что в Управление пришел из санэпидемстанции, что нас разделяет каких-то сто пятьдесят метров, всего лишь перейти Пушкинскую, что я действительно танкист, клин-затвор мой друг, боеукладка мне подруга, что лишь к концу службы меня перевели из заряжающих в медпункт.