Виктор Брусницин - Мой милый Фантомас (сборник)

Опишем первое путешествие.

Яхта — двенадцать метров, гафельный тендер, три каюты на двух человек и кают компания, где может разместиться еще парочка. Восемь человек умещаются свободно. Спутниковая система навигации, мотор — как правило, идут на нем, на Средиземном основные ветра осенью. И потом от мотора работает бойлерная система для горячей воды; два гальюна (душ, туалет). Постоянная стоянка — город Финике, сто пятьдесят кэмэ от Анталии. Яхтенный порт — общее название таких портов «марина». В ходке с Мариной, лет через несколько:

— Марины гостеприимны.

— Оставьте ваши нечистые намеки, — гневно верещала дамочка.

Егор скалился:

— Блядство женщины подтверждено уже тем, что у мужика всего лишь член, а у бабы уже — орган. В организации членов, понятно…

Из Финике первая стоянка в бухте Кораллос. Изумрудная вода, цукатные волны перебирают с томительным хрустом отборный песок, скалистые горы, голубые низкие рощицы, изобильные козы с учеными бородками — блеют заупокойно. Это здесь Марина подцепила морского ежа.

Шли обычно с утра, к обеду добирались до очередного пункта. Почти везде равномерно, около пятидесяти миль. Средняя скорость — пять узлов под ветром (миля в час), на двигателе — шесть-семь. Считайте. Облака подлые, точеные, будто мягкие игрушки — белизны необыкновенной; небо сволочное — всё из краски. Про море лучше молчать — мокрое и лучистое. И свежесть в рожу, и под ногами метров двадцать, тридцать, а прозрачность удивительная. И чудятся веками оттесненные события: люди во шеломах, кровь и гордость, дух и мускулы… Между прочим дайвинг здесь не проходит: днишко унизано артефактом и охранители отслеживают. За дайвингом Егор будет ходить в Красное море, хорош Индийский океан — коралл и прочая гуляющая и живописная тварь.

Словом, через полсотни миль остров Кастелло-Ризо, греческий форпост. Население триста человек, гарнизон — человек пять. Немецкий четырехствольный пулемет времен Второй мировой на верху скалы — так что не надо ля-ля. Каштаны, дубы, платаны, оливки, бугенвилия, фейхоа, ливанский кедр, средиземноморская сосна — скажем так, присная экзотика. Вода привозная. Как везде у них, море видимое насквозь, но купаться — не: отходы малой жизни. Населению платят за присутствие около трех тысяч евро в месяц.

Подают отменное греческое вино в литровой высокой медной кружке с чеканкой (существует мастика, дегтеподобный бальзам о девяноста двух градусах — ничего себе вещь, — коньяк метакса, что при всем уважении дерьмоват), чудный салат: помидоры, огурцы, сыр фета, зелень — все, разумеется, оливково подмасленное. Масло в Греции отменное — весьма противоположное в Турции. (Замечание применимо ко многим гастрономическим штукенциям, уж точно — вину. Супы — приличные у эллинов — похоже, вообще в Басурмании не в ходу, сплошь люля-кебаб, дары моря.) Далее здоровущая жареная или барбекюшная рыба и масса разнородных мелочей (салаты из креветок и прочей заразы, непременно мусака с баклажанами, сладкие ватрушки калитсунья — попробуйте миновать тучность). Егор в дальнейшем испытал чувство к барабульке… Можно сказать, нашим повезло: начиная с мола, туземцы (пиндосы, по Егору) зазывают в свой ресторан, — местный начальник ни мало не чужд обычаю и склонен к русским.

Итак, губернатор острова, мэр города, владелец ресторана, завсегдатаями которого они стали, и — тщательное перечисление. Аристотель Карагонис, живописный, породистый — не иначе обоснование мэрства — товарищ с крупным носом и животом чрезвычайно волосатым (пятьдесят пять что-нибудь). Жена — хохлушка из Киева (чуете, откуда сквозит), Оксана, тучная, гарная баба к центнеру и лет хорошо за сорок — та еще жрица. На другой же год соплеменница Егора практически изнасиловала, заманив до хаты под предлогом демонстрации некой реликвии (Егор по фанаберии выставлял знание истории, на что подбили его останки ликийских городов, от времени по крыши сошедшие в море). Примечательно, что она, в прямом смысле завалив бесхарактерного, всаднически водрузилась, и Егор был изумлен ловкостью мэрши, ибо предчувствие, будто гнет что-либо ему непременно повредит, ничуть не реализовалось. Мужикам жалился: «Блин, недурно бы содрать за секшуал харрасмент». Характерно, что Аристотель о процессе каким-то образом оказался осведомлен и был политкорректен (не должность ли обязывает? — а вы говорите, славянские бабы за границей в ущемлении), то есть на следующий год улыбался сверх нормативного и сам в некоторой мере обустраивал традиционное уже рандеву (нет, вероятно, имя обязывает к мудрости, — нет, скорей всего, попросту истинная любовь к родственнице). Вот, например, какая сложилась фразка Аристотеля, когда они появились в ресторане мэра: