Тимур Максютов - Зеркальные числа [сборник litres]

На самом деле я просто боюсь. Кормушка не та, и я – не тот, бесшабашный и безбашенный Везунчик, готовый нырнуть в любую задницу за хабаром.

А вот Гоше все равно. Он безмятежно развалился в кресле второго, посасывая фруктовый коктейль и закинув ноги на пульт.

– Убери копыта. Заденешь тумблер какой-нибудь.

Гоша хихикает:

– Не вибрируй, Макс. Я же вижу, как ты психуешь из-за Чулана. Там здорово. А приборы – обман. Надо видеть мир сердцем, а не датчиками.

Гоша, местный дурачок и конченный алкаш, становится кем-то другим. Вещает:

– Считать единственно возможной жизнь, построенную на белках, глупо. Организованная материя – это не только скучные молекулы, вытянувшиеся в длиннющие, как реестр налогов, цепочки. Чем хуже кварковая плазма? Волновые разумные существа гораздо лучше приспособлены к космосу.

– Ты к чему это?

– Я видел их, межзвездных птиц. Лебедей, сотканных из золотого тумана. Вечных странников пространства.

Я качаю головой:

– Что-то затянулась у тебя абстиненция, Гоша.

Он улыбается и смотрит в обзорный. Крыло Лебедя играет сполохами на его свежевыбритой щеке.

– Я никому этого не рассказывал, Макс. Я ведь не случайно оказался тогда в Чулане. Надоело все. Душу высосало. Кем я был когда-то? Восхищенным юнцом, мечтающим о звездах. Наш поселок на Парисе одним из первых накрыло. Кто выжил – ушли в катакомбы. Мрак, холод. Плесень со стен сдирали, чтобы кипяток зазеленить. Крысу поймал – праздник всей семье. Мои ровесники мечтали найти в коридорах банку тушенки из старых запасов. А я – про звезды… Сбежал с контрабандистами, выучился на пилота, и сюда, в Кормушку. Траппером стал, одним из лучших. И что? Хабар да пьянки. Пропил все – опять за хабаром. Пустота. Разве ради такого разум нам дан и душа? Сел я в кораблик да рванул, куда глаза глядят – без цели, без смысла. Очнулся уже в Чулане: радар сдох, топлива на донышке, самого по стенке размазало – гравитационная аномалия. Подумал: ну и к лучшему. Чтобы время не тянуть, заполз в шлюз без скафандра. И рычаг дернул. Выбросило меня, конечно, в открытый космос.

А тут он. Ангел небесный. Золотым крылом окутал, спас. Шепнул мне: «жизнь – самое ценное, разум – самое удивительное. Кто тебе право дал суть Вселенной губить?». Сразу у меня перед глазами все: и как девчонка одна в катакомбах пропала, а бригадир на праздник свежим мясом всех потчевал. И как бухал я, не просыхая, ничего не видя вокруг…

Мне было неприятно это слушать. То ли потому, что вспомнились скупые рассказы матери о жизни в бомбоубежище. То ли потому, что себя увидел в этих словах. Оборвал его нарочито грубо:

– Ангелы-шмангелы. Ты что, Гоша, в пасторы подался? Детям своим втирай, а мне не надо. Найдем этот астероид с романием, долю свою получишь – и не попадайся мне на глаза больше.

– Так нет детей, – вздохнул Гоша, – не срослось как- то. А теперь уже поздно. Ты за мной не повторяй ошибок, Макс. Рожай, пока молодой.

– Иди ты, старый хрен, – я с трудом сдержался, чтобы не швырнуть в бродягу кружкой, – ботало коровье. Твоя вахта. Я пошел спать, через четыре часа поднимешь. А еще раз свои сказки начнешь втирать – я тебя точно из шлюза без скафандра выброшу. Чтоб сказку сделать болью.

…Туман лежал над спящим озером, как серое ватное одеяло. Я сидел на прибрежном валуне и мочил босые ноги в обжигающей воде. Она подошла неслышно.

– Я очень скучаю по тебе, родной. Я перерыла весь Парис, полиция от меня уже шарахается. Куда ты пропал?

Я обернулся. Хотел нахамить, но не смог: бледные щеки со следами слез, исплаканные глаза. Серые и прозрачные, как вода приполярного озера.

– Прости меня. Я не хотела тебя обидеть. Просто измучалась вся, а ты даже словом, даже намеком не поддержал. Мне трудно бороться за тебя в одиночку, Макс. Помоги мне.

– Врешь, – зло сказал я, – я тебе нафиг не нужен. Не жди меня, я не вернусь. На хрена мне такая жизнь: одни декорации. Деньги – дерьмо. Планета – дерьмо. Вместо жены – сон, ребенка не будет…

Она вдруг улыбнулась – и будто осветилась вся. Глаза стали лучистыми, как двойное ядро Крыла Лебедя:

– Дурачок мой любимый. Кто тебе сказал, что ребенка не будет, Макс?

Коснулась моей щеки прохладными тонкими пальцами.

– .. Макс! Макс, вставай, твоя вахта, – Гоша тряс меня нещадно, – вот разоспался.

Я побрел в душевую. Глянул в зеркало и замер.

Померещилось: на небритой щеке – тень тонких пальцев.

Гулять с завязанными глазами по механическому цеху гораздо безопаснее, чем шарахаться в непроглядном брюхе Чулана.