Тимур Максютов - Зеркальные числа [сборник litres]

Турон, хромая – потянул ногу, чертя знак – пошел через поляну к девчонке. Она была еще жива, плакала и скулила, обняв ногу мертвой женщины, выше дотянуться не могла.

– Это твоя мать? Сестра? – спросил Турон хрипло, голосом страшным, как крик хищной зубатой вороны. Девочка подняла на него глаза, налитые кровью и болью, подержала его взгляд пару мгновений и снова уткнулась в мертвую ногу.

– Если выживешь, иди в деревню, – сказал старик, присаживаясь перед нею и поднимая ее лицо за подбородок. Он чувствовал, как стучат ее зубы, как дрожит тело, как воля юности сопротивляется смерти, но та уже накрывает маленькое тело, как прилив. – Скажи им, что случилось. Потом иди за ущелье, высматривай дом на склоне, среди сосен и вязов. Там живи. Скажи дому «Турон умер» и потом свое имя, он тебя примет. Научись читать, если еще не умеешь, в доме много книг. Слушай гору. Люби дом. Сажай огород. Заведи себе мужчину, кошку, собаку, детей. Пей кофе и смотри на рассвет. Хочешь всего этого?

Она прикрыла глаза, мучаясь от нарисованной им мечты о покое, о жизни без боли и жестокости. От ее недостижимости.

– Тогда помоги мне сбросить тебя со скалы, – сказал Турон. – Я стар. Мне тебя не поднять. Если переживешь падение – будешь жить, обещаю.

За его спиной уже поднимались, угрожающе рыча и звеня оружием, воины. Турон не мог повредить им быстро, большинство умрет только к вечеру, когда заряженные частицы в их крови истончат сосуды в самых слабых местах и кровь польется кому в мозг, кому в печень, кому в легкие.

Девчонка слабо кивнула и перекатилась ближе к уступу, зажимая обеими руками распоротый живот. Передохнула мгновение и перекатилась снова. Турон подтолкнул ее, опять поразившись воле, сосредоточенной в этом маленьком теле, в этих янтарных глазах. Она отрицала страх, преодолевала слабость, собиралась бороться со смертью до последнего. На самом краю девочка замерла, глядя в долину, где далеко под ними дрожали темной зеленью верхушки сосен. Мир был огромен, пустота под обрывом не пускала.

– Все будет хорошо, – сказал Турон, переваливая ее тело через край и отпуская на волю высоты. Девчонка не вцепилась в него в последнюю секунду, хотя он видел, что ее тело этого требовало, но дух опять преодолел.

Он выбросил руки вслед за ней, начертил знак, замедляющий падение, вложив в него весь остаток энергии, взятой у мертвой на много лет поляны. Мельком оглянулся – воины шли к нему с оружием, с лицами, искаженными страхом и ненавистью. Турон коротко вздохнул и шагнул со скалы, как со ступеньки своего дома на дорогу, уходящую вдаль. Сердце ухнуло страхом, но и восторгом – детским, неразумным восторгом свободного падения, стремительного, хоть и замедленного колдовством.

Перед Туроном мелькнула скала, крона сосны, ствол, трава, чернота, все. Удар был такой силы, что он ничего не почувствовал.

Боль пришла, когда он очнулся. Боль была огромной, как море, он тонул в ней, течение тянуло его в глубину. Девчонка лежала на спине в пяти шагах от него. Он очень долго полз к ней, а когда добрался – удивился. Задняя часть ее головы была месивом из крови и кости, правая рука сломалась, острые осколки пропороли кожу, из раны в животе кровь подтекала уже черная, густая. Но она еще дышала, еще жила, где-то в глубине изломанного тела билось сердце, душа держалась за плоть, верила его словам.

Он заплакал, тронутый ее стойкостью – он не плакал много лет, но теперь боль и близость смерти открыли все двери, содрали загрубевшую кожу, он снова был мальчиком, нашедшим у крыльца мертвую птицу редкой, изумительной красоты.

– Дым, сынок, мне ее тоже ужасно жалко, – мама присела рядом, положила на плечо горячую мягкую руку. Старик застонал от любви к той, чье лицо и имя много лет не мог вспомнить, но которая была с ним всегда. – Этих птиц очень мало, встретить их живьем – удача. Даже в смерти она прекрасна. Говорят, они исполняют желания. Похорони ее и попробуй.

Мальчик Дым обнимает маму – она пахнет хлебом, травой, молоком, легким свежим потом. Он похоронит птицу. Он загадает желание. Оно исполнится.

Старик Турон кладет одну руку девчонке на грудь – все ребра изломаны, рука уходит в мягкое – макает палец в ее кровь и рисует на камне знаки, простые и древние. Он прилагает свое последнее, самое отчаянное усилие к миру – потому что ему больше не нужно сдерживаться, не нужно ничего оставлять себе.

Старый палец дрожит, выводя линии, кровь запекается под грязным поломанным ногтем. Палец проваливается сквозь поверхность камня – будто рисует он по подложке мироздания, между частицами материи – одновременно для всех миров и времен. По воде, по воздуху, огнем, печалью, рассветом и следом змеи на песке.