Леонид Иванов - Леший

Эта версия пришлась ему по душе, и он в деревне, а потом и в городе всем хвалился, как они вдвоём лихо хозяина тайги прогнали.

— Дак как в армии-то? — перебил воспоминания парня Леший.

— Жить можно!

— Ну, жить везде можно!

— Хорошо кормят-то?

— Нормально!

— Хватает?

— Ну, сначала не хватало, а потом даже остаётся.

— Не забижают командиры?

— Да не, нормально! В учебке, правда, трудно было, я уж комиссоваться хотел, да не получилось, — признался Серёжка.

— Заболел што ли?

— Да не! Хотел заболеть. Первый месяц думал, вообще не выжить на хрен. Так гоняли, так гоняли, никаких сил не было. Уставали, как собаки, и всё время спать хотелось. Я уж хотел ногу ломать, чтобы в госпитале поваляться да выспаться, как следует…

— Как это ногу ломать? Нарошно што ли?

— Ну да! У нас там кочегарка в части была своя, резервная. Ну, мы с друганом вечером в свободное время за кочегарку зашли, там поленница дров. «Давай, — говорит, — друг другу ноги переломаем!» «А как? — спрашиваю. «Сначала ты мне поленом по ноге треснешь, а потом я тебе». «Не-е, — говорю, — боюсь я поленом по твоей ноге бить». «Ну, давай, — говорит, — тогда сначала я тебе шваркну, а потом ты мне». Вот, значит, я бушлат скинул, ногу обмотал, чтобы помягче было, на землю лёг, пятку на ступеньку. Он ка-а-ак размахнётся, да ка-а-ак мне поленом ниже колена шваркнет! Ой, я и взвыл! Как пожарная сирена! Потрогал, кости на месте. «Давай, — говорит, — ещё раз попробуем». Но я уже согласен был лучше пятикилометровый кросс бежать, чем второй раз поленом по ноге.

— А он? Ну, у ево-то кость сломали?

— Не-е! Он тоже забоялся. А у меня потом такой синячище на ноге был, я два дня хромал. Ну, командир и отрядил на двое суток на кухню картошку чистить. Правда, я потом ещё раз хотел закосить. Уже по осени. Всё у той же кочегарки. Нашёл там дохлую ворону. Ну, думаю, надо у неё желчь сожрать, чтобы пожелтеть. Подумают, что желтуха, и домой комиссуют.

— Неужто съел?

— Не, слушай дальше. Я позвал Толяна, ну, другана того самого, ему предложил. Он сразу же согласился. Только вот как эту желчь съесть? «А давай, — говорит, — мы её одеколоном разбавим. Ну, как на спирту получится». Взяли одеколон, опотрошили ворону, нашли желчь, чтобы не разлить, осторожно её вырезали. Там такая тёмная, какая-то зеленовато-коричневая жидкость была, выливаем в стакан, она вся аж пузырится. Одеколона плеснули, водой разбавили. А пить никоторый не решаемся. Менжевались, менжевались, потом оба по глотку сделали, и чуть не выблевали тут же. Такая гадость была! Дядя Аник, ты не поверишь! Противнее я никогда в жизни ничего не пробовал.

— Дак хоть не зря пили-то?

— Не зря. Обоих потом так рвало, что в санчасть положили, а там зёма оказался. Вот он мне и помог.

— Зёма? Еврей што ли? Это значит, теперь и евреи в армии служат? У нас тоже на фронте был еврей. Изя. Изяслав. Ну, геройский, я тебе скажу, парень. А погиб по-глупому. Хотя, смерть, она чаще всего и бывает глупой. Но больше-то они по тылам устраивались. А теперь, значит, тоже в армии служат. Молодцы!

— Да не, дядя Аник! Зёма — это значит земляк. Наш, белозерский. Мишкой звать. Вот он мне после учебки-то и помог в Мурманске остаться в полку связи. А то бы куда-нить в сопки отправили, где ни воли, ни людей.

— При штабе, значит, служил?

— Не! Меня Мишка в хозвзвод пристроил. В теплицу огурцы с помидорами выращивать. Ну, конечно, приходилось там и много чем другим заниматься, но всё равно в подчинении прапора-снабженца. Вот тут лафа началась. Как говорят, и сыт, и пьян, и нос в табаке.

— Неужто и выпивать приходилось?

— Ой! Да хоть каждый день, если хочешь. Огурчиков там или помидорчиков толкнёшь налево, и на бутылку спирта есть. Но только мы сильно-то выпивкой не баловались.

— И молодцы, что не баловались! — похвалил Анемподист. — Одна беда от этого. Вон у нас тут скольких мужиков-то пьянка на тот свет унесла. И не сосчитаешь.

— Так ведь сам-то, дядя Аник, тоже, наверное, в магазин за водочкой пришёл?

— Нет, Сережка, я за сахарком.

— А меня баба Аня за водкой послала. Надо, говорит, по-людски всё сладить. Внук из армии пришёл, надо отметить. Дело, говорит, святое.

— Ну, это у нас тут завсегда так водилось. В армию ли берут, гуляют, из армии ли вернулся, снова гуляют. Это ишо с войны повелось. На фронт провожали, прошшались. Может, навсегда. И с фронта приходили, радовались, што живой возвернулся. Так оно и повелось с тех пор — провожать и встречать. И всей деревней. Раньше-то призывника с друзьями из дома в дом гостевать приглашали, угошшенье ставили, уважение выказывали. А как же?! Зашшитник! Это типерича и провожать неково, все после школы по городам разъежжаются. Дак, говоришь, в городе служил? В увольненье-то пускали?