Леонид Иванов - Леший

Сел в кабину, включил скорость, добавил газу, отпустил сцепление. Трактор дёрнулся и заглох.

— Твою мать! — беззлобно, по привычке выругался Фёдор, завёл со стартёра, включил пониженную, чтобы сорвать примёрзшие после оттепели сани. С пробуксовкой, гремя намотанными на колёса цепями, трактор снова чуть было не заглох, но Фёдор вовремя газанул, и караван двинулся с места. Отъехав несколько метров, решил посмотреть, не оторвался ли старый трос. Высунулся из кабины через открытую дверку, увидел, что теплушка тоже сдвинулась с места, а из окна мужики машут руками. Тому, что в окно раньше было вставлено стекло, не придал значения. Хотелось добраться до деревни побыстрее, разгрузить дрова, поставить к кузне теплушку, но по снежной дороге да с тележкой и теплушкой на прицепе трактор на повышенной передаче не шёл. Приходилось тащиться еле-еле. На повороте из леса увидел, что мужики снова машут в окне руками, но останавливаться не хотелось.

— Вот приспичило! — недовольно подумал Фёдор. — Дотерпят до деревни, тут уж немного осталось.

К магазину подъехал сзади, чтобы, как договаривались утром, сразу свалить дрова у поленницы, которую любовно успела сложить вдоль стены Зинаида, пока не было покупателей. Фёдор заглушил трактор, спрыгнул из кабины на землю и услышал отборный мат, что доносился из теплушки.

— Да што они там, в штаны што ли надули? — недоумевал Фёдор, открывая тугую вертушку. Дверка со всего маху распахнулась, и изнутри, кроя всех и вся матюгами, вышел совершенно трезвый Степан.

— Ты што, твою мать, совсем рехнулси? — накинулся он на тракториста. — Чуть не порешил нас всех к едрене матери!

— Да што хоть случилось-то? — недоумевая, сделал шаг назад Фёдор.

— Што? Што? Всю дорогу по твоей милости бегом бежали. Ты пошто дверь-то запер?

— Дак эть, штобы вы по дороге не потерялись. Мало ли отлить бы надумали.

— А то, што пол к талому снегу примёрз и сразу в лесу оторвался, ты не мог подумать? Мудрец, едри ево мать, — ругался выбираясь из теплушки Иван. — Ладно, ребята молодые, им эти километры пробежать, удовольствие получить, а нам-то каково? И эть махали тебе руками, кричали, а всё без толку.

— Да видел я, што махали, думал, торопите, штобы быстрее в магазин ехал.

— Думал он, думал. А мы тут, как шавки вприпрыжку всю дорогу сказали. Вон спина вся мокрая, как после бани. Ну, твоё счастье, Федька, што протрезвели, пока бежали, а то бы таких тебе хренов наклали, долго бы помнил.

Вслед за Иваном из теплушки на улицу вышли, вытирая потные лбы, Венька с Колькой. Фёдор заглянул внутрь. И вправду, пола в теплушке не было. На белом снежном фоне темнели только две перекладины из тонких брёвен, да сиротливо жалась в угол чудом сохранившаяся железная печурка.

Фёдор представил, как уехал из-под ног мужиков примёрзший к заледенелому снегу дощатый пол, прихваченный в нескольких местах ржавыми гвоздями, с каким недоумением восприняли захмелевшие лесорубы это явление и как потом шустро бежали в тесном пространстве между двумя перекладинами, из мати в мать кляня его и небесные силы, схватился за живот, расхохотался во весь голос, и не в силах стоять на ослабевших от смеха ногах, сел прямо на землю и гоготал во весь голос.

— Смешно ему, едри ево мать! — ругался Степан, но постепенно на его лице тоже стала расплываться улыбка, а через минуту все пятеро колотили друг друга по плечам и смеялись, вытирая набежавшие от смеха слёзы. Пережитый стресс нашёл выход в безудержном веселье.

— Нет, Федька, так просто ты теперь не отвертисси! — продолжая смеяться, говорил Степан. — С тебя бутылка за то, што чуть нас не угробил.

— Каждому, — как в фильме «Операция «Ы» подытожил Иван. — А то у нас весь хмель из головы вылетел. В другой раз мы вон Веньку за руль посадим, а ты с нами побежишь.

И снова мужики расхохотались. Так в приступах непреходящего хохота они ввалились в магазин и начали, перебивая друг друга, рассказывать Зинаиде о пережитом.

Расчувствовавшись, она за такое дело выставила на прилавок бутылку:

— Это вам лично от меня, мужики! Для успокоения нервов.

Снег громко хрустел под валенками. Среди вечерней тишины, нарушаемой еле доносящегося из хлевов мычания коров, радостно встречающих своих хозяек, что заканчивали обряжаться, да кое-где незлобиво тявкали дворняжки, тут же стыдливо замолкая и поджимая уши от своего позорного испуга. На Лешего собаки никогда не лаяли, точно так же, как не тявкали на его бежавшего чуть впереди Буяна.