Луис Урреа - Дом падших ангелов

Непонятно, почему он так долго собирался написать ей. Может, от смущения. Или стыда. Не мог найти слов. И оказалось, что прошло целых шесть месяцев, прежде чем он позаимствовал у тети Кукабент конверт и несколько листов бумаги. Скрючился над ним, как мартышка, копирующая Писание, мучаясь над каждой строчкой, комкая черновики один за другим, пока не остался последний листок, и ему пришлось-таки отправить письмо как есть.

Mi Dulce Perlita [177] Моя сладкая Перлита (исп.). , начал он, но потом решил освежить обращение и добавил:

Драгоценнейшая Перла.

Я тоскую по тебе, как птичка в клетке тоскует о небе. Я в клетке. Но вырвусь на волю. И примчусь за тобой, потому что знаю: ты тоскуешь по мне так же, как я по тебе. И мы построим свой новый мир!

Продолжил в таком же духе и закончил слезами, жаркими поцелуями и вздохами страсти. Он весь трепетал, опуская письмо в почтовый ящик у доков. В те времена письма доставляла только сомнамбулическая Почта Мексики. Десятисентавное письмо шло до Ла-Паса почти две недели. Мало того, что Ангел тянул с отправкой письма, так оно еще и медленно добиралось до адресата. Ответа пришлось ждать больше месяца. Месяц тревог, мучений и тоски. Для него это было концентрированным воплощением их романтической истории – прекрасной и величественной. Страдая по возлюбленной, он ежедневно переживал душевный подъем, это были страдания совсем иной глубины и качества, чем унылые дни несчастного салаги в услужении у Чентебента. Но, как и тысячи влюбленных всех времен, ожидавших вдохновенных весточек, он получил именно то, чего больше всего боятся романтические мечтатели.

Уважаемый Ангел.

О черт, нет, подумал он. И уже знал продолжение. Не надо дальше. Жизнь закончилась на первых двух словах бездушного приветствия. Можно было просто написать «Привет, неудачник».

Он пробежал глазами три строчки плохого почерка, за которыми следовало признание: «Но ты мне не писал, поэтому я нашла другого». Ангел тут же сжег письмо. И поплелся к Тики, против собственной воли, – согрешил. Как будто его тащил туда его маленький крепкий член, самый мощный магнит на Земле. Он мгновенно вставал и начинал пульсировать при одном взгляде на Тики. Как дирижерская палочка, отсчитывающая ритм разбитого сердца. Ангел думал, что если Тики заметит странное подрагивание у него в штанах, то испугается и в панике убежит. Поэтому носил рубашки навыпуск. А Тикибент видела в болтающихся полах рубахи боевой флаг, демонстрирующий его намерения. Она взяла в руку этот трепещущий прутик и сжимала, пока тот не расслабился.

Жить не хотелось. Руки тряслись. И он был уверен, что Господь покарает его. Его жизнь – сплошной позор. Предан и отвергнут всеми и всем.

Но Чентебент нанес удар первым, прежде чем Господь озаботился проявлением гнева.

Он прокрался в хибару Ангела, источая зловоние протухших креветок и рома. Навалился сверху. Выдохнул прямо в лицо. «Стоит у тебя? – бормотал он. – Стоит? Точно? Да?» Он ухватил Ангела за ширинку. «Давай-ка посмотрим на него. Давай глянем, что ты предлагаешь моей дочери». Чентебент, гнусно хохочущий и зловонно дышащий прямо в лицо, жирный и здоровенный, и неважно, что Ангел отбивался.

В голове Ангела осталась только одна мысль: Я думал, что ты хороший человек. Я думал, ты веселый.

Чентебент уснул, оглушительно храпя, прямо на нем.

Первый акт мести Ангел осуществил уже на следующий день.

Когда никто не видел, он выскреб несколько ложек топленого сала из жестянок Кукабент. Сало предназначалось для тушеных бобов. И Ангел старательно размазал его внутри любимых холщовых брюк Чентебента. Когда, гневно завывая, к нему явился Чентебент, с багровой рожей, широко расставив ноги, пошатываясь и хлюпая при каждом шаге, Ангел стойко выдержал побои, улыбаясь Тикибент, которая наблюдала эту сцену из окна, схватившись за голову и оглушительно хохоча. В тот день он потерял зуб.

Чентебент поволок его на El Guatabampo , грубые толстые пальцы оставили лиловые пятна на руках Ангела, как будто вытатуированные лилии.

– Будешь зарабатывать на пропитание, чертов нахлебник! – орал он. – Я проучу тебя!

Кровь на лице Ангела, кровь во рту.

– Уж я преподам тебе урок, маленький говнюк.

Ангелу оставалось только ждать. Он мог выдержать все что угодно. Он терпел побои Чентебента. Терпел хрюкающие ночные визиты дядюшки.

Плакал Ангел, только оставаясь в одиночестве, рыдал, размазывая сопли по лицу. Спал он в вонючем камбузе, на куче старых одеял, забившись под раковину. И драил, красил, чистил и потрошил, ловил рыбу, чинил сети и караулил, как вечно бодрствующий сторожевой пес, ночи напролет, в одиночестве. Иногда приходилось брать в руки багор и отгонять шпану и подвыпивших моряков с иностранных кораблей, которые шлялись по порту и норовили взобраться на мерзкое суденышко. Он прислушивался к попойкам и перебранкам на соседних судах, к музыке, доносившейся с берега, смеху проституток и гуляющих парочек, лаю собак. Когда звонили церковные колокола, он чувствовал, что привычный, знакомый ему мир остался в другой земле. И слишком далеко, чтобы обрести его вновь. Он показал бы Перле всю глубину ее ошибки. «Я достоин, я достоин», – повторял он как молитву.