Луис Урреа - Дом падших ангелов

Джим Харрисон сказал мне написать эту книгу.

Но Синдерелла сказала первой.

Вы оба были правы.

Эта книга – для нее.

Моей племяннице Эмилии Урреа, которая была блестящим примером во время тех событий, что послужили основой романа.

А также Чайо, который танцевал на похоронах.

Хуану Франсиско и всей семье Урреа, показавшим мне, почему такая история возможна.

Старший Ангел опоздывал на похороны собственной матери.

Он заметался в постели, сбитые простыни узлом стянули ноги. Поняв, что происходит, он тотчас взмок, струйки пота защекотали тело. Солнце высоко – ослепительно сияет даже сквозь сомкнутые веки. Пылающий розовый мир. Все будут на месте раньше, чем он. Нет. Не в этот раз. Не сегодня. Он силился встать.

Мексиканцы не совершают подобных ошибок, сказал он себе.

Каждое утро с тех пор, как узнал о своем диагнозе, он просыпался с одной мыслью. Она была его будильником. Как может человек, чье время истекло, исправить все, что натворил? Вот и этим утром, пробудившись к своим тревогам, проклятый светом, во всех смыслах проклятый временем, преданный собственным измученным телом, несмотря на исступленно возмущающийся разум, он вздрогнул от ужаса, увидев призрак отца, примостившийся рядом с ним на кровати.

Старик курил одну из его «Пэлл-Мэлл».

– Тяжкий груз на твоих плечах, – сказал отец. – Пора подниматься и приниматься за дело.

Говорил он по-английски. Акцент стал помягче, но все равно «груз» он выговаривал как «хрус».

– Es mierda [2] Дерьмово (исп.). .

Старик обратился в дым, спиралью поднялся к потолку и исчез.

– Следи за языком, – пробормотал Старший Ангел.

Моргнул. Он был живыми часами для всего семейства. Если он спал, все тоже спали. Могли продрыхнуть до полудня. Сын так и вообще до трех. Старший Ангел был слишком слаб, чтобы подскочить и разораться. Он пихнул жену в бок разок-другой, пока та не приподнялась, оглянулась на него через плечо, села в кровати.

– Мы опоздали, Флака [3] Flaco/Flaca – тощий, тощая (исп.). , – сказал он.

– Нет! – вскрикнула она. – Ay Dios [4] О господи (исп.). .

– Si , – удовлетворенно констатировал он, радуясь, что на этот раз его очередь давать нагоняй.

Она скатилась с кровати и тут же развела панику. Их дочь Минни спала на диване в гостиной, специально осталась на ночь, чтоб не опоздать. Жена заорала, дочь свалилась на кофейный столик.

– Ма, – простонала она. – Ма!

Он прижал кулаки к глазам.

Женщины влетели в комнату, выхватили его из кровати, перенесли в ванную, чтобы он самостоятельно почистил зубы. Жена пригладила расческой жесткий ежик его волос. Пришлось усесться, чтоб помочиться. Женщины отвернулись. Потом запихали его в брюки и белую рубашку и пристроили на краешке кровати.

– Я опаздываю на мамины похороны , – сообщил он мирозданию. – Я никогда не плачу, – возгласил он, глаза сурово блеснули.

– Папа вечно на посту, – фыркнула дочь.

– Es tremendo [5] Это потрясающе (исп.). , – отозвалась ее мать.

Никакое психическое напряжение не могло заставить этот мир или его тело двигаться быстрее. Семья? А почему сегодня должно быть иначе? Хаос. В его доме все просыпались разом и начинали бессмысленно топтаться, как пьяные голуби в клетке. Шум, суета, а толку ноль. Время, время, время. Как засовы, задвигающиеся на двери.

Он никогда не опаздывал. До сегодняшнего дня. Он бесконечно воевал с общим семейным упованием на «время по-мексикански». Они сводили его с ума. Если обед назначали на шесть, можно быть уверенным, что раньше девяти он не начнется. И еще заходить в дом будут так, словно пришли слишком рано. Или, хуже того, вытаращатся: «А что такого?» – будто это у него проблемы. Ну, знаете, типа настоящие мексиканцы обедать садятся не раньше десяти вечера.

Que cabron [6] Здесь: такое мудачьё (исп.). . Утро стекало густой коричневой жижей. Все глуше и глуше. Хотя звуки навязчиво звенели в ушах долгим эхом. Шум раздражал. Глубоко во тьме его плоти выли и причитали кости, белые и жгучие, как молнии.