Роман Зинзер - Марк, выходи!

Я не только о деньгах думал на этой неделе, хотя о них я думал больше всего. Я продолжал гадать про Коляна Бажова. Расспрашивал малышей, но никто так и не знал, сильно его подстрелили или нет. А старшаки со мной не говорили. У них появился новый мотоцикл, и они ночь напролет занимались его испытаниями.

С Бажовым нас роднила одна штука. Ну, как роднила? Не роднила, конечно. Он был из «Мадрида», и дружить я с ним не собирался. Да и я ему был на фиг не нужен. Мы просто учились с Бажовым в одной школе. Все наши пацаны со двора и из «Мадрида» учились в тридцать четвертой школе, а я учился в двадцатой. Тридцать четвертая была в «Париже». Во дворе, который все называли «Париж». Тридцать четвертая была простой школой, уроки в ней все прогуливали, и никто не боялся родительских собраний. Еще бы, ведь двойки и тройки там были у всех. Костян и Рома тоже учились в тридцать четвертой, но появлялись там время от времени. Почему их оттуда до сих пор директор не выгнал, я не знаю. Наверное, боялся, что они его с моста за это сбросят. Да, был у нас как-то один такой случай.

А двадцатая школа была лицеем, школой для ботаников с математическим уклоном и со злыми старыми учителями. В «двадцатке» все было просто: того пацана, который по математике соображал плохо, через какое-то время оттуда выгоняли, и он переходил в тридцать четвертую. Многих из наших малышей родаки сначала отдавали в «двадцатку». Там они сидели по восемь уроков, мучились, получали кол в четверти и в году, и родители их забирали «куда подальше». В «двадцатке» учиться было сложно. Полно «домашки». Но я справлялся: математику я понимал, а «домашку» я списывал.

Колян Бажов тоже учился в «двадцатке». В десятом «А» классе. Я иногда его видел на переменах. Он очень много со всеми общался, но каких-то закадычных друзей у него в школе не было. На переменах он быстро переходил из класса в класс. По коридорам не слонялся, как мы. И еще у него там была подруга – Маша. Она была из параллельного класса. Больше ни я, ни мои одноклассники ни о Бажове, ни о Маше ничего не знали. Жила Маша где-то далеко, я ни разу не видел, чтобы Колян Бажов шел с ней из школы в свой «Мадрид». Хотя часто так выходило, что мы с Бажовым ходили домой вместе. Ну, как вместе… он шел впереди, а я плелся поодаль и рассматривал его спину и рюкзак за плечами. Я видел, как Колян надевал себе на голову наушники, вставлял в плеер кассету и что-то напевал. Я никогда его не догонял, хотя мне и было интересно, что там он слушает в плеере. Вообще Бажов был пацан высокий и очень худой. Еще худее Костяна. И лицо у него такое костлявое и с прыщами на щеках. Ни у кого из наших дворовых малышей и старшаков прыщей не было, и Бажов нам всегда казался больным.

– Сифилис у этого «чуда», – сказал как-то Костян.

Что такое сифилис, никто из нас не знал, но мы все покивали на слова Костяна.

– Надо, вообще, в вашу «двадцатку» завалиться толпой и набуцкать всех, – сказал Рома.

Ясен пень, что никто из наших пацанов в мою и Бажова школу «буцкать» никого не пошел. Это был не наш район, не наш двор, и набуцкали бы там, скорее всего, Рому и всю его банду.

Про Бажова и в моей школе тоже ходили разные слухи. Одним из таких слухов, даже не слухом, а настоящей историей было то, что Колян Бажов, когда учился в седьмом классе, организовал что-то вроде секты. Говорили, что он «заарканил» пару старших из школы и с десяток малышей-пятиклассников и они собирались в канализации рядом со школой. Прямо так, да. Открывали люк, спускались в канализацию и сидели в ней. Там было сухо и не воняло. Что именно секта Бажова делала в этой канализации, никто толком не знал, а участники молчали. Лишь один мой дружок разболтал, что они там поклонялись богам.

– Каким богам? – спросил я.

– Сету и Митре.

– Это кто? И как поклонялись?

– Этого не могу рассказать, – отвечал мой друган. – Но чтобы попасть к нам, надо принести клятву на ноже и бумаге.

– Да?

– Да. Колян держит нож, на него он натыкает бумажку с какими-то словами и поджигает ее. Затем он передает нож новому пацану, и тот должен произнести слова и рукой затушить бумагу до того, как она догорит совсем. А потом эту бумажку надо скомкать, положить ее себе на ладонь и опять поджечь. Бумага должна полностью догореть на ладони, и тогда ты считаешься принятым в секту Сета.

– Не больно?

– Очень больно. Ожог потом оставался о-го-го какой! Меня, знаешь, как за него мама ругала. Но это было испытание. Если боль выдержишь и сожжешь бумагу на руке, значит, пацан ты надежный.