Светлана Нина - История в зеленых листьях

– Дружба двух гордых женщин едва ли может длиться долго. Потому что одна обязательно ущемит вторую, а та этого не забудет. Что и произошло с вами. Так я и думал. Это только сперва накрапывались ваши нежности.

– У нас всё великолепно. А ты – оставленный ревнивец. Жалкий и никому не нужный.

– Не преувеличивай. Мне от вас обеих только одно было и нужно.

– Ты лжёшь. А вечерами, наверное, трясёшься от страха. Альфачи теряют всё с мужской привлекательностью и становятся выжатыми ничтожествами. А ты даже не альфач вовсе, просто прикидываешься.

Арсений захохотал. Но Мира хотела верить, что он тревожно закусил травинку, жестоко оторванную от земли.

Мира смотрела вниз со своим извечным отрешённым выражением. Удивительно, как это получалось у неё, невзирая на напыщенную болтливость и неудобство озвучивать собственные мысли, которые казались косноязычными, едва вылетев изо рта. Арсений думал, что развивает её, а в ней был неподвластный и непонятный ему океан. Преуспев в учёности, он потерпел крах в иллюзиях чужой души.

– Ты ненавидишь меня теперь? – неожиданно спросила Мира.

А он невозмутимо отозвался, будто ожидая подобного.

– Нет. Я не ты.

Мира потерянно улыбнулась. Её охватило двойственное чувство, что причиняющие ей боль люди активно пытаются выставить её виноватой.

Она одна шла по этому чёртову мосту над прозрачным лезвием воды, по касательной от затемнённых дымкой пролесков рассеянной зелени. Затерянные в глуши крон трамвайные остановки в спину дышали едва различимым постукиванием колёс о рельсы.

Едва не завывая от обиды, что он сейчас сидит в уюте родительского дома, – вот как она на самом деле дорога ему. Вместе с тем ночь была предательски хороша, пряный и влажный воздух растворял в себе, как чай. Разительный контраст с упущенной красотой Петербурга и бесполезными урывками неразберихи поездок за город, не разбавляющих общего колпака.

Сквозь тернь заглушенного запаха упадка лета, помутневшей темноты водоёмов. Было ли ей хорошо без него? Было. Но, как только рассеялась беззаботная эйфория девичьего щебета, сгрудились над ней древние обиды. Обиды на то, чего в принципе не существовало. И Мира ненавидела Тимофея, ненавидела себя за то, что вообще думает обо всём этом в таком шальном ключе. И тут же бешено, безрассудно цвела надежда, что он выскочит из ближайшего поворота, обнимет её и окутает безумной магией своей лупоглазости. В нём столько энергии – прикоснёшься, и словно перенимаешь её, греешься об этот неиссякающий реактор. Именно то, чего так недоставало Мире, ведь последние годы она тщательно ограждала от рассеивания о жадных других свою и без того не впечатляющую энергию. Всё больше она сама пиявкой присасывалась к тем, кто чем-то пленял, и наматывала вспышки их сознания на собственное веретено.

Но он не вышел. Он наверняка спал своим проклятым бесчувственным сном, не различая шуршаний вокруг. Мирослава в бешенстве захлопнула входную дверь.

– А, ты уже пришла, – раздался из жерла дома искомый голос.

– Как видишь, – сквозь зубы процедила Мира, сверкая мёрзлым взглядом, который направлялся куда угодно, но не на появившегося в дверном проёме Тима.

– Что такое? – настороженно спросил он.

– Что такое? – издевательски переспросила Мира.

Повисла тишина. Невинный вид Тимофея окончательно доконал её.

– Что такое?! Я пёрлась сюда по тёмным улицам! А ты восседал тут и даже не подумал меня встретить!

– Ты не просила…

– Это просто какой-то кошмар! – закричала Мирослава на весь мир, создавший какие-то правила, на Тимофея, который не желал их нарушать, на собственное тотальное бессилие получить желаемое.

Она бросилась на лестницу. Тимофей побежал за ней.

– Да что с тобой такое? – в свою очередь заорал он.

– Не твоё дело! Оставь меня в покое! – Мира закашлялась задушенной речью.

– Что-то случилось с девочками?

Он держал её за плечи, а она невидящим взором смотрела в половицы.

– Нет.

Тимофей обнял её. Мира зло вырвалась.

– Поздно! Раньше надо было думать!

– О чём?!

Мира вырвалась и со всей силы влепила ему пощёчину. Он скрутил ей руки.

– Ненормальная! Успокойся!

Как Мира ни пыталась, унижение и боль проступили наружу через глаза. Она начала безудержно рыдать. Сначала бесшумно, затем с уморительными всхлипываниями.

Тимофей, увидев это, выпустил её запястья и беспомощно начал причитать:

– Ну же, перестань! Пожалуйста, не надо. Милая!