Елена Чумакова - Гроздь рябиновых ягод

– Погоди, ты сказал «наследство»? Что это значит?

– Ну да. Батя то помер. Ты-то ведь и не знаешь…

– Как помер?! Когда?

– Да совсем недавно, года не прошло…, в апреле.

У Насти закружилась голова, всё поплыло перед глазами. На ватных ногах она вышла на крыльцо, опустилась на ступеньку. Сережка вышел следом, набросил свой тулуп на спину сестры, присел рядом. Настя плакала, уткнувшись в плечо брата.

– Да что же это такое? За что? Столько смертей за два года! Самые близкие люди уходят один за другим: муж, дочь, отец…. Ведь рядом жили, и не повидались, не простились…

Настя вспомнила, как в одну из ночей в больничной палате она проснулась с ощущением, что рядом кто-то стоит и этот кто-то – отец. Она не открывала глаз, боясь спугнуть это чувство, но словно видела его каким-то внутренним взором. Он тихо присел на край кровати, его дыхание скользнуло по щеке, лёгкое прикосновение отцовской руки к её волосам… и всё пропало. Настя открыла глаза, рядом никого, только спящие соседки по палате. Тогда она решила, что это горячечный бред, а это, видать, душа отца с ней попрощалась.

Много лет спустя Настя узнает, что в те страшные дни, когда она ездила в больницу к умирающему мужу, путь её проходил почти мимо дома, в котором постаревший, уже серьёзно больной отец тосковал по родным детям, особенно о ней, своей любимице.

После обеда Сережа с Настей засобирались в Вятку, к старшему брату. Настя торопилась, неясное беспокойство гнало её назад, к детям. Да брат и не задерживал её. Настя понимала его, не хозяин он в доме. Егор помог найти попутку, в кабине машины теплее, чем в санях, а путь не близкий. Сердечно простившись с Ульяной и с племяшками, Настя навсегда покинула Суны. И без вопросов было ясно, что здесь ей с детьми приткнуться некуда.

К вечеру благополучно добрались до Вятки. После тихих улочек Кизнера, губернский город поразил Настю большими домами, витринами магазинов, обилием людей на улицах, шумом проезжающих машин. Она вздохнула с облегчением, когда они с Серёжкой добрались до дома, в котором жил Паня. Дом был большой, трёхэтажный, с улицы смотрелся солидно, но пройдя через подворотню, они увидели облезлые стены, опрокинутый мусорный бак, груду каких-то ящиков. На темной лестнице пахло кошками и мочой. Поднялись на второй этаж. Около обшарпанной двери друг над другом лепились разномастные кнопки звонков. Позвонив, долго ждали. Наконец, дверь открыла женщина в цветастом байковом халате. Короткие каштановые волосы обрамляли лицо с тонкими правильными чертами. Она была бы красавицей, если бы не усталый, какой-то потухший взгляд тёмных глаз. Настя с трудом узнала в ней Валентину, жену старшего брата. Когда-то, в юности, Настя восхищалась её красотой, нарядами, манерами, даже старалась ей подражать.

– Серёжа? Так поздно? Что-то случилось? Ты с кем это?

И тут же, вглядевшись в полумрак, ахнула:

– Настя! Нашлась! Вот радость-то, вот Паша обрадуется! Ну, проходите скорее.

Они прошли по длинному полутёмному коридору, заставленному сундуками, шкафами, колясками, велосипедами. По стенам висели корыта, детские санки, лыжи. Справа и слева в коридор выходили плотно закрытые двери. Лишь одна дверь была открыта, вернее, её не было вообще, – в ярко освещённую кухню. Там теснились столы, шипели керогазы, хлопотали женщины, готовя нехитрый ужин. Всё это напомнило Насте барак в Кизнере. Немногим лучше, разве что народ городской да стены каменные.

Отворив дверь в конце коридора, гости попали в тесное пространство, огороженное двумя шкафами. По правую руку от двери висели детские и взрослые шубейки, в ряд выстроились пимы и ботинки, по левую втиснулся кухонный стол, заставленный кастрюлями, чайником, всякой кухонной утварью, над ним висела полка с тарелками, чашками. Пройдя между шкафами, они оказались в маленькой комнатке, служившей одновременно гостиной, столовой и спальней хозяевам. Между железной кроватью с никелированными шариками и горкой подушек и чёрным клеенчатым диваном едва помещался стол. За диваном приткнулась забитая книгами этажерка, а за кроватью, у окна, стояла тумбочка с зеркалом, судя по баночкам и флакончикам на ней, служившая хозяйке туалетным столиком. Слева, через приоткрытую дверь между шкафом и диваном, слышались детские голоса. За столом над разложенными бумагами и счётами склонил голову Паня. Он в их семье был на отличку, повыше остальных, темноволосый, кареглазый, в материного отца удался. И характером другой, сдержанный, немногословный, «себе на уме» – говорил о нём отец. В семье всегда держался особняком, на младших поглядывал свысока, однако, заботился о них на деле, не на словах.