Ицхокас Мерас - Сара

Бени ждал, притаившись за углом барака или каменного дома, как ждал когда-то тот парень, имени которого она не знала и никогда не узнает.

Парень, что смотрел и ждал, притаившись за деревом, старым, толстым деревом с полопавшейся корой.

Он смотрел на маму, не моргая выпученными глазами.

Видел, как полицаи остановили ее.

Как сорвали платье.

Как забелела в сумерках ее грудь.

Видел, как ее повалили.

Видел полицая, который заломил маме руки и прижал к земле.

Видел второго, который лежал на маме, поднимаясь и опускаясь. Сначала медленно, а потом все быстрей, быстрей.

И парень тот был похож на Бени, который ждал, притаившись за углом, как за деревом, выпучив неморгающие глаза.

Который пялился на нее, на ее белевшую обнаженную грудь.

Так зачем им Шмулик? Парню этому или Бени, Ахмеду, зачем им Шмулик, чтоб ни за что, ни про что его убить?

Зачем?

В самом деле…

Только она, она, Сара, нужна Бени, а может, и не нужна больше, или все еще нужна?.. Но не Шмулик.

Она стояла у окна, следя за удалявшейся машиной с белыми цифрами армейского номера на черной табличке. И густая, черная полоса отработанных газов тянулась за жестяной коробкой, в которой сидела Мара, девочка, солдатка, торопившаяся к своему майору, спешившая на север.

Конечно, успокаивала, утешала ее Сара, если нравится майор, если он действительно нравится тебе…

Почему нет?

Если нравится.

Если свой, хороший, живой.

Если тут, рядом.

Если мил тебе.

Почему нет?

Сара услышала звонок. Или ей почудилось?

Нет, не почудилось.

Опять звонят.

Снизу кто-то просит открыть.

Кто?

Вроде, не заметила притормозившей машины, чужой, незнакомой машины, подъехавшей с чужими, незнакомыми людьми, глядящими — та ли это улица? Тот ли дом?

Не заметила.

Она стояла, стиснув пальцами подоконник.

Нет, не видела.

Только серое такси за углом мелькнуло и скрылось.

Со двора выехало, значит, во дворе у них побывало, а она и не заметила. Господи!

Чужая машина была, а она не видела, не слышала, как же так, хорошо, что такси, слава Богу, что машина не стала во дворе, уехала, но как же она не заметила — не увидела, не услышала?!

У окна стоя?

Глядя на двор?

И чужую машину не заметила?

Она зажмурилась, опустила голову.

И снова услышала звонок.

Но не двинулась с места, ждала.

Ждала, не двигалась, потому что звонок этот был похож, хоть и сама не знала чем, был похож на тот, что раздался в Судный день, когда Йона ушел уже, и Шмулик ушел, и настала краткая передышка между сиренами: одной — отгудевшей и другой — не прогудевшей еще.

Она стояла, как сейчас, у окна, и слышала тот звонок.

А перед этим по двору медленно прошагал Бени с солдатской сумкой через плечо.

Посреди двора он оглянулся и встретился с ней взглядом.

Тогда свернул к ее дому.

Позвонил снизу.

И теперь такой же звонок.

Почему?

Вряд ли это Бени, ведь не видела, чтобы он вернулся.

В тот раз она подошла к двери, подняла трубку и ничего не сказала, лишь услышала:

— Пусть хоть всех убьют, но я вернусь, — шептал внизу, в дверной микрофон Бени. — Вернусь! Все равно я тебя возьму. Когда вернусь… Жди!

Он все еще хотел ее силой взять.

Она бросила трубку, та сорвалась с пластмассовой вилки, ударилась об пол, подскочила, снова ударилась и треснула, а потом еще долго билась о стену, повиснув на пружинящем шнуре, и, должно быть, там, внизу, стоял усиленный динамиком грохот.

Она ничего не сказала.

Только тот звонок узнала, запомнила, словно кто-то вписал его, как гвоздем процарапал в складках мозга.

А может, не Бени?

Может, просто солдат загрубелой рукой жмет на кнопку звонка?

Может, Йона?

Может, Йона пришел с войны?

Жив-здоров, цел и невредим, даже не ранен, такой же, как тогда, в Судный день, когда ушел, надев защитную форму, ушел, как все — без провожанья, без слез.

Может, больше не надо ждать чужой машины?

Может, Йона сам вернулся — живой, здоровый?

Господи…

Гос-по-ди!

Она кинулась в кухню, растолкав не успевших отскочить близнецов, схватила бутылки — красную, бархатную, и другую — с виски, побежала опять в гостиную, поставила напитки на стол, среди хрусталя и фарфора.

Отошла, полюбовалась.

Ничего, что молчал, за всю войну даже весточки не подал.

Ничего.

Не пропал, не сгинул.

Нашелся.

Нашелся?

Не пропал?

Нет, не его рука нажала кнопку звонка.

Вот опять.

Нет, не его…

Она подошла к двери, подняла надтреснутую трубку и услышала женский голос, пожилой женский голос, спросивший по-немецки: