Ицхокас Мерас - Старуха с зеленым ведерком

Медленно, как всегда, подошла она к раковине и поставила в нее ведерко, затем открыла кран, и потекла из него вода. Текла она тонкой струйкой, а старуха терпеливо стояла рядом и ждала, пока ведерко не наполнится. Она могла стоять так и ждать, ведь никто не торопил ее, да и приятно было слушать непрерывное журчание воды. Времени у нее было вдоволь, а здесь, на кухоньке, и от жары спасаться было легче. Сухими костлявыми пальцами она то и дело дотрагивалась до прохладной струи, затем прикладывала пальцы к лицу, шее и плоской груди, и дышать становилось легче, словно жара на миг отступала.

Вода в ведерке пузырилась, бурчала, а старуха стояла, ждала, смачивала лицо и думала, любила она поразмышлять.

Старуха эта, Сара, жила на втором этаже. Для пожилого человека — вполне удобно. И дом этот был таким же, как все дома, в которых поселялись вновь прибывшие — не лучше, не хуже.

Крыша над головой, и слава Богу, думала Сара. Не всегда ведь бывала у еврея крыша над головой.

Стоял дом этот на окраине городка — такого же городка, как все городишки, которые вырастают на пустырях, на песках, и ютятся в них те, что вновь прибывают, как все те городишки, что ничего городского еще не имеют, лишь название, да дома, одинаковые, как спичечные коробки.

Слава Богу, еврей еще и не то видывал, думала Сара.

Итак, дом этот был, как другие дома, городок — как остальные городки, а сама Сара — человек как человек. Ни зла не причиняла, ни добра не творила.

Жила себе, и только.

Прожила зиму, дрожа от осеннего холода, в старую теплую одежду или потертое шерстяное одеяло кутаясь, теперь, летом, ежилась от жары и время от времени хватала воздух, зажмурившись, подставляя лицо и приоткрытые тонкие губы живительному сквозняку, гуляющему между окнами комнаты и кухни, а весь март и начало апреля провела почти без сна, гоняя по ночам кошек и котов, призывающих друг друга пронзительными, визгливыми голосами младенцев.

Еще холодно было по ночам в ту весеннюю пору, и едва успевала согреться Сара под двумя одеялами и двумя старыми пальто, как, не выдержав, вставала она со своей железной койки. Вставала не из-за того лишь, что глаз сомкнуть не могла. Как только поднимался ночью этот кошачий свадебный гвалт, в сердце Сары словно нож вонзался, казалось ей, хотя и знала она, что кричат коты и никто больше, что, может быть, человека в темном углу режут, или малых детей розгами секут или головками об стену бьют, или насилуют женщину, или еще Бог весть что ужасное поблизости происходит. И неуютно ей становилось одной, и жаль чего-то, когда слышала она этот крик, и вставала Сара из теплой постели, влезала в одну, вторую, третью одежду, отодвигала занавеску, открывала окно и кричала, вглядываясь в темноту:

— Шкиц, шкиц, окаянные! Шкиц, шкиц!

Стихали зверьки. Стихали ненадолго, но Саре тогда еще неуютней становилось, сердце сжималось, и краснела она в темноте, застыдившись, уже вроде как-то и некрасиво было разгонять эти ночные свадьбы, ведь любились зверюшки, и они ведь живые существа!

Снова ложилась Сара, закрыв окно, снова согревала свою постель, закрывала глаза и старалась о прошлом думать, свою долгую жизнь вспоминала, ходила по пройденным тропам, ровным и ухабистым, чтобы забыться, чтобы не слышать вновь поднявшегося крика этих маленьких созданий, и засыпала она лишь под утро.

Так жила эта старуха Сара, и будто все равно было, что жила, что не жила она вовсе.

…Сара прикрутила кран, чтобы струйка еще тоньше стала, чтобы так скоро еще не надо было уйти отсюда, так как и вправду приятно было слушать бормотание воды, журчание струйки, а мокрые пальцы и сквозняк освежали тело.

Любовалась Сара наполняющимся ведерком, хотя и стоила вода денег, да немалых.

Берегла Сара каждую монетку, даже самую малую. Если и покупала себе фрукты или ягоды, покупала самые мелкие и не самые свежие. Если нужна была вещь какая-нибудь, искала поношенную, со вторых рук. Грела воду как можно реже, зажигала свет, когда совсем темнело и то лишь ночник, который она переносила, по надобности, из комнаты в кухню или из кухни в комнату.

И только с потолка свисала большая лампа — если вдруг гость завернет, чтобы темноты не испугался. Но никакие гости еще не заглядывали, так что верхнего света она еще ни разу не зажигала.

И воды ни капли без нужды не выливала. Только для чая — сколько выпивала, на суп — сколько съедала, тарелку помыть, умыться — сколько требовалось, капля в каплю.